Сашок уже прочитал письмо, протянул его подошедшему Чердынцеву, и так пошло оно из рук в руки, от станка к станку.

— Ну, гады! — закричал Костя Маскотин. — Это вам даром не пройдет! Чтобы такого парня угробить! Живыми их закапывать надо к чертовой матери! Эх, если бы не глаз…

Маскотин рванул ворот тельняшки, словно его кто-то душил, и побежал к своему полуавтомату. Он с такой силой швырнул на стол деталь, что она звякнула пронзительно на весь пролет, и сразу все вдруг точно очнулись от тяжелого забытья. Костя уже прошил сверлами деталь и кинул на станок новую, лихорадочно пробежал цепкими пальцами по рукоятям, и казалось: не только дробно содрогается гигантский станок, но и самого Костю Маскотина колотит дрожь злобы и отчаяния.

Никто ничего не стал говорить. Все молча разошлись по своим станкам, и в цехе начался настоящий бой работы, в гуле и грохоте которого глохли и вновь клокотали боль, ненависть и злость.

Один Алексей вяло передвигал по каткам рольганга детали, подтаскивал их к станку Сашка, а потом и сам взялся за рычаги, отпустив своего выученика на обеденный перерыв.

Алексей работал как будто на ощупь, не вглядываясь в деления шкалы, но в то же время видел, а может быть, ощущал допустимые пределы. Перед глазами же его стояло лицо Николая Чуднова. Он, как и в тот далекий день, слегка склонил голову; взгляд его черных глаз был задумчив и спокоен, на лоб скатились крупные кольца волос. Временами лицо Чуднова расплывалось, и вместо него возникало новое видение.

Это была Настя — задорная, увлекающая в какую-то неведомую дорогу; далеко-далеко звучал ее голос: «…Мой, мой!.. Погибнешь, но — мой!»

Рычаги станка пружинисто прыгали в руках Алексея, оп как будто владел сейчас не могучей стальной машиной, а касался пальцами клавиш неведомого инструмента, и почудилось даже, что где-то звучит возвышенная симфония. Так Алексей не работал еще никогда, да, верно, уж и не поработает.

Утром он пошел к Грачеву в партком. Ждать пришлось недолго. Седая женщина, сидевшая в приемной, прошла в кабинет и тотчас пригласила Алексея.

В тот момент, когда Алексей переступил порог кабинета, Грачев разъяснял кому-то по телефону новый почин авиационных заводов страны. Алексей быстро схватил суть этого почина: сверх плана первого квартала на личные средства работников авиазаводов предстояло построить самолеты для одной истребительной дивизии, одной дивизии штурмовиков и для одного полка бомбардировщиков дальнего действия.

Положив трубку, Грачев заулыбался и пошел навстречу Алексею.

— Вот это гость! Очень рад! Как слышал, работы у нас добавилось. Садись, Алексей Андреевич, рассказывай, как вы там без меня? — Только теперь он заметил необычное состояние Алексея, сменил тон и, пристально посмотрев в глаза, спросил: — Что-нибудь произошло? Может быть, смогу чем-то помочь?.. Ну чего ты молчишь? Пришел и молчишь. А ну расшевелись, если чего не ясно, спроси. — Он встал с кресла, протянул руку через стол и сжал локоть Алексея…

— Да, Аркадий Петрович, — заговорил Алексей, — за помощью и пришел. Прошу не отказать.

— Говори, говори! Выкладывай, в чем твоя просьба. Тебе всегда помогу, если в силах.

— Слышал, что формируется добровольческий корпус, из уральцев. Очень прошу рекомендовать…

— Ну, Алексей… — откинувшись в кресле и расслабившись, протянул Грачев. — Нашел кого просить. Знаешь ведь, что ты здесь нужен. Если бы я сам не из картерного и был не в курсе… Мне-то обстановка знакома. Людей в обрез, детали тяжелые, работа сложная. Новичка раз-два не обучишь, вспомни, как сам плюхался.

— Знаю.

— Тогда зачем же ты пришел?

— Потому что иначе не могу. Я вообще не привык просить. И никогда ничего не прошу. А сейчас мне очень нужна ваша помощь. Идти мне больше не к кому. — Алексей склонил голову, уперся подбородком в сжатые кулаки и умолк.

Молчал и Грачев. Он внимательно смотрел на Алексея, стараясь понять, что происходит с этим крепким парнем. И еще подумал: Пермяков с пустыми руками не уйдет. Не будешь же его выгонять. Но сначала надо узнать, что все-таки с ним стряслось, ведь он явно не в себе, не похож на того, прежнего Пермякова.

— Ну что, так и будем сидеть? — спросил Грачев, но Алексей не шевельнулся, сидел все в той же позе; на его лбу сгустились морщины, вздулась у виска жилка. — Ладно! — хлопнув ладонью по лежавшей на столе папке, сказал Грачев. — Давай свое заявление. — И когда Алексей протянул небольшой листок бумаги, положил его в папку. — Только не думай, что уже все решено. Каждое заявление будет тщательно разбираться. Для того чтобы стать бойцом добровольческого корпуса, нужно еще решение парткома. Ясно?

— Спасибо! — сказал Алексей и встал.

В его глазах, которые были теперь широко открыты и смотрели прямо, Грачев увидел затаившуюся боль.

— Не хочешь рассказывать, не надо. Значит, не доверяешь.

— Аркадий Петрович…

— Без эмоций, мне все ясно.

— Аркадий Петрович, большое вам спасибо! Доверие ваше оправдаю. Постараюсь оправдать.

— Это мне тоже ясно. Пока продолжай оправдывать здесь.

Алексей не знал, что Грачев, оставшись один, тотчас снял трубку и позвонил Дробину. Он получил исчерпывающую информацию обо всем, что произошло в последние дни с Алексеем Пермяковым.

— Тогда понятно, — заключил разговор Грачев и, вновь раскрыв папку, размашисто написал на заявлении Алексея свою рекомендацию.

Круглов встретил Алексея возле стола разметки, обменялся с ним несколькими малозначащими фразами и попросил заглянуть к нему — в конторку. И вот Алексей сидел у начальника участка, ждал, пока тот закончит подписывать наряды. Наконец эта работа была закончена, а Круглов молчал. По его лицу, на котором появлялись и исчезали желваки, можно было понять, что он нервничает. Несколько раз Круглов разжимал губы, но заговорил только теперь:

— Вот какое дело, Алексей. О твоем заявлении в партком слыхал. Это что — твердо?

Напряженный взгляд Круглова вынести было нелегко.

— Твердо, Петр Васильевич, — ответил Алексей. — Так надо.

— Но ведь ты знаешь, в какое положение ставишь нас. Весь участок, цех! Кто будет работать? Да и не хочу я никого другого.

Теперь молчал Алексей.

— Слушай, дорогой мой человек, — снова заговорил Круглов. — Еще не поздно все перекроить. Задачи у нас тут, поверь, ничуть не меньше. Здесь тот же фронт!

— Ну, Петр Васильевич, знаешь что!.. — Алексей встал, давая понять, что разговор окончен.

— А ты сядь, сядь, — Круглов положил руки да плечи Алексея. — Успокойся. — Он приподнял стекло, лежавшее на письменном столе, вытянул из-под него газетную вырезку, распрямил ее. — На-ко, почитай. Тут оно в самую точку сказано. Специально для таких, как ты, храню.

Алексей побежал глазами по статье: «Из поколения в поколение будет передаваться слава как о тех, кто в годину грозных испытаний защищал Советскую Родину с оружием в руках, так и о тех, кто ковал это оружие, кто строил танки и самолеты, кто варил сталь для снарядов, кто своими трудовыми подвигами был достоин воинской доблести бойцов».

Дальше Круглов, стоя за спиной Алексея, прочитал вслух:

— «Наши дети и внуки с бла-го-го-вением будут вспоминать о героях труда наших дней, как о героях великой освободительной отечественной войны». Надеюсь, дошло? Это «Правда», между прочим, так пишет. О нас пишет. Ты ведь, Алексей Андреевич, и есть самый настоящий герой отечественной войны!..

Глядя на задумавшегося Алексея, Круглов еще раз с надеждой спросил:

— Ну как? Остаешься?..

— Не могу, — тихим голосом ответил Алексей.

Разговор с братом об уходе с завода Алексей научал через несколько дней. Владимир не стал высказывать сомнений: решил, значит, решил. Пермяковы никогда не плелись в хвосте событий. Только, конечно, он, Алексей, был и здесь очень нужным бойцом.

— Да… — вздохнув, закончил Владимир. — Наверное, не суждено нам подолгу быть вместе. То я мотаюсь черт знает где, то вот теперь — ты. Признаться, я и сам чувствую себя довольно противно. Сижу здесь, как неприкаянный, и от меня никому никакой пользы.