Однако, возникал вопрос: если молчать, то как – с самого начала или с какого-то момента. Если с какого-то момента, то с какого? Предполагалось дать на себя установочные данные, а потом замолкнуть и на вопросы по существу дела не отвечать. Но ведь могли допрашивать и не формально. Могли не заполнять вначале первый лист протокола допроса паспортными данными о допрашиваемом, а проводить допрос в вольной форме. Пойди отличи, где кончаются вопросы по форме и начинаются вопросы по существу.

Решили устроить следственный полигон. Гришу Вертлиба посадили за стол. Его мнение: не надо отвечать ни на какие вопросы. Сейчас мы его будем допрашивать.

– Здравствуйте, Григорий Соломонович, – начинаем мы, – как здоровье?

– Здравствуйте, – отвечает Гриша и умолкает. «Как здоровье?» – это уже вопрос.

– Как поживает Галя? – спрашиваем мы. – Как у нее дела на работе?

– Я отказываюсь давать показания. Я ни в чем не считаю себя виновным и не знаю, чтобы кто-то другой совершал какие-либо преступления.

– Но, послушайте, Григорий Соломонович, мы не спрашиваем вас ни о каких преступлениях. У вас есть родная сестра Галя, с которой вы всю жизнь прожили под одной крышей. Как она поживает?

– Я отказываюсь давать показания. Я ни в чем не считаю себя виновным и не знаю, чтобы кто-то другой совершал какие-либо преступления.

– Григорий Соломонович, вы ведь умный человек, но, простите, ведете себя несерьезно. Вы знаете вашу родную сестру Галю? Да или нет?

– Я отказываюсь давать показания. Я ни в чем…

Решили молчать с самого начала.

Время – около пяти часов вечера. Резко увеличился встречный поток машин. Люди после работы возвращаются на дачи. Завтра утром они проделают этот путь в обратном направлении. А где буду я? Выпустят или оставят?

9

Нашей организации скоро четыре года. Мы и так продержались слишком долго для нелегальной организации в СССР. Возможно, потому, что вначале были слишком осторожны, а осторожность и результативность – в обратной пропорции. Сегодня, в июне 1970-го, мы уже так размахнулись, что первые шаги организации кажутся лилипутскими. Сколько времени ушло у нас на печатание сокращенного «Эксодуса» Юриса в конце 1966-го – начале 1967-го? Наверное, не меньше полугода стучала на печатной машинке пенсионерка, с которой договорился Владик Могилевер, наш первый ответственный за «литературу». Сколько времени ушло на обсуждение того, какие места надо выбросить? А результат – двадцать один экземпляр «Эксодуса» и минус 210 рублей из кассы организации. Членские взносы за полгода ушли за один раз. Касса была пуста и, если бы дело пошло так и дальше, не скоро бы появилась следующая партия этой книжки, которая была отличным взрывчатым материалом, особенно для людей эмоциональных. Но уже перед Шестидневной войной мы получили их больше сотни. И не потратили на это ничего. Если не считать нервных клеток.

Это было весной 1967 года. Соблюдая осторожность, как было у нас тогда принято, мы собрались в парке «30-летия Комсомола» у Нарвских ворот. Когда мы покончили с текущими делами, Арон Шпильберг сделал сообщение: есть возможность получить целый чемодан с литературой из Риги. Надо разработать план приема.

Поручили это дело мне. Составляя план, я исходил из предположения, что связной привезет из Риги не только чемодан с сионистской литературой, но и «хвост». Рижское КГБ, безусловно, свяжется с Ленинградом и их местные коллеги будут ждать прибытия поезда из Риги с не меньшим нетерпением, чем мы.

Я мысленно поставил себя на их место и попробовал представить, как бы я действовал. Мне было очевидно, что для них главное не чемодан, а люди, которые будут его получать. Логика подсказывала: они будут следовать за чемоданом до места его хранения и только там будут нас брать. Надо было придумать что-нибудь такое, что позволило бы оторваться от них в пути. И тут мне помогло знание города.

Дело в том, что в одном из самых старых по застройке районов Ленинграда между Дворцовой площадью и Марсовым полем получилась довольно интересная картина. На всей этой территории более или менее параллельно Неве тянулись только две улицы: Халтурина и набережная Мойки. Между ними на протяжении двух автобусных остановок не было ни единого поперечного переулка, по которому можно было бы попасть с одной улицы на другую. Правда, в нескольких местах была система проходных дворов-колодцев с невысокими арками и узкими проходами. Общая длина такого прохода – метров триста, не больше, и проделать этот путь с чемоданом бегом можно за минуту-полторы.

Большинство подворотен с улицы Халтурина были заперты управдомами, и за воротами хранились помойные баки. Проходные дворы начинались со входа в обычный подъезд, и только местные жители знали, какие из многочисленных парадных, выходящих на улицу Халтурина, имеют сквозной проход во внутренний двор и дальше – на набережную Мойки, а какие – нет. Незнакомец видел перед собой стену плотно стоящих домов и не находил другого пути, кроме длинного объезда.

Основа плана была такой. Связного встречает на вокзале только один из нас, которого он знает в лицо. Оба, притворяясь незнакомыми, садятся в одно такси, якобы из соображения экономии, поскольку им по пути. В такси молчат. Когда машина подходит к парадной дома № 8 по улице Халтурина, встречающий член организации выходит из парадной, забирает связного и чемодан, и они вместе бегут проходными дворами к набережной Мойки. А такси с сопровождающим уходит. Добежав до Мойки, встречающий с чемоданом садится в ожидающее его такси, в котором для верности сидит еще один из нас, и они уезжают. Связной берет ноги в руки и убегает по одному из мостиков через Мойку.

Ну, а если связного будут брать сразу после выхода из поезда?

Что ж, встречающего он видит первый раз в жизни. А чемодан его попросил подбросить по пути в Ленинград один незнакомый мужчина. Хорошо заплатил. Как выглядел этот мужчина? Пожалуйста, средних лет, среднего роста, рыжеватый, в очках. Такой вежливый гражданин. По какому адресу надо было доставить чемодан? Пожалуйста, можно дать и адрес.

Ну, а если машина чекистов подойдет к парадной дома № 8 вплотную за нашей машиной и чекисты не оставят нам нужной минуты – парни они тренированные, чемодана в руках у них нет, парадное видели – догонят и крышка. И тут у меня была приготовлена изюминка – гвоздь программы.

Я ведь не случайно выбрал именно парадное дома № 8, хотя было еще несколько проходных парадных. Это было роскошное парадное старинного дома с двумя застекленными дверьми. За ними был лифт и не каждый мог сразу увидеть, что за лифтом есть проход во двор. И, самое главное, проход заканчивался дверью, открывающейся внутрь тамбура. Тамбур очень узкий и, если, проскочив в него с чемоданом, быстро закрыть за собой дверь и поставить какую-нибудь распорку между нею и стеной тамбура, то мы получаем ту самую заветную минуту в свое распоряжение. Чем сильнее будут ломиться чекисты в эту дверь вслед за нами, тем меньше шансов, что даже случайный прохожий сможет с другой стороны открыть ее. И они будут терять время, чтобы вскочить в машину и пуститься в объезд. А нам нужна всего минута, шестьдесят секунд. В крайнем случае – девяносто.

Мы с Соломоном скорректировали план, вырубили толстую палку, съездили и примерили ее. Все было тик-так. Правда, в последний момент Гриша Вертлиб, Давид Черноглаз и Бен Товбин выбросили из плана ожидающее на Мойке такси и, вообще, отредактировали план так, что его трудно было узнать, но самое главное – идея с палкой – была сохранена. Все восьмеро должны были принять участие в приеме чемодана.

Быть связным я предложил Пинхасу Шехтману. Это был молодой рабочий парень с сильно развитым чувством национальной гордости. Служа в армии, он кружкой проломил череп солдату из своего отделения, который назвал его жидом.