Заставить их писать Редля под диктовку было крайне опасно: даже при этом могли возникнуть разоблачающие детали, непонятные убийцам, но вполне вычисляемые адресатами.

Редль, во всяком случае, мог попытаться сообщить эзоповым языком своим близким, что же на самом деле с ним произошло. Возможно, что так оно и вышло, но таинственные намеки к делу не подошьешь!

Но этим, возможно, в какой-то степени определилась и поддержка, фактически оказанная Редлю генералом Гизлем после смерти полковника, о которой нам предстоит рассказать, и присутствие на погребении Редля одного из его братьев — при полном отсутствии прочей публики.[396]

Так или иначе, ключ от последних минут жизни Редля — в двух упомянутых письмах, но они никогда не публиковались.

Согласно его воспоминаниям, Урбанский возвращался в Вену скорым ночным поездом — и прибыл к утру понедельника 26 мая.

Тогда-то снова состоялось совещание втроем — Конрад, Урбанский и Ронге, подводящее итоги уже проделанной работе.[397] Это было, скорее всего, уже третьим их совещанием за прошедшие двое суток, причем Урбанский участвовал только в первом и в третьем из них.

Теперь их встреча уже была посвящена вопросам заметания следов.

Свидетелей убийства (кроме непосредственных исполнителей) практически не было. Почти не оказалось и тех, кто всерьез мог заподозрить убийство в контексте происшедших событий.

Те основные персонажи, что ездили в Прагу (включая даже Урбанского), могли просто узнать, что после их отъезда произошло самоубийство Редля — и ничего неожиданного и удивительного в этом для них не было; они должны были лишь вздохнуть с облегчением и удовлетворением!

Поллак тоже не обязан был что-либо заподозрить, узнав о самоубийстве утром в понедельник 26 мая. Одно созерцание накануне невыспавшегося и задерганного Редля должно было наводить на печальные размышления!

И даже Конрада Ронге мог в принципе не посвящать в суть происшедшего, хотя, повторяем, пока не известно, как же на самом деле распределились их роли в данный момент.

Даже то, когда именно состоялось «самоубийство», знали лишь Ронге и Гайер — и второстепенные персонажи в полиции и в обслуге отеля, которым без труда можно было заткнуть рот; только вот Сладек оказался среди них — и это едва не создало трудности.

Причем даже Гайер мог думать, что это в действительности было самоубийством.

Мы полагаем, что Сладека не было в Вене до утра понедельника 26 мая, когда Редль был уже заведомо мертв: преданный Редлю Сладек наверняка постарался бы как-нибудь активно помешать гибели своего патрона!

Ссылка Сладека в столкновении с Гайером на офицеров, приходивших к Редлю ночью, не опровергает нашего мнения. Убийцы, конечно, приходили ночью 25–26 мая к Редлю, но Сладек не обязательно должен был сам быть тому свидетелем, а мог лишь слышать рассказы и об этом, и о событиях предшествующей ночи (24–25 мая) от кого-либо из гостиничного персонала. Ведь кто-то из них ночами все же не спал, как и было предписано всеми гостиничными правилами!

Вот о том, что обнаруженный возле трупа пистолет не принадлежал его шефу, Сладек свидетельствовал сам!

Но теперь это уже не играло почти никакой роли, хотя скандал на эту тему мог привести к усиленному расследованию и установлению всей реальной последовательности событий, что нанесло бы смертельный удар наскоро сочиненной легенде!

Пресса и общественность лишь с утра понедельника 26 мая подключились к происходившему.

Это позволило тщательно затушевать последовательность событий, уместившихся исключительно в нерабочее время — с вечера субботы до утра понедельника.

Вмешательство властей и любых должностных лиц, отслеживающих порядок, при этом должно было оказаться самым минимальным. Это-то и предусматривалось тщательным планированием последней операции, предпринятой полковником Редлем, но обернулось против него самого.

Удалось в итоге скрыть и самый нелепый факт, заключающийся в том, что решение о самоубийстве, принятое Редлем, и его осуществление разделились целыми сутками, на которые пришлось немало такого, что радикально противоречит версии о самоубийстве.

Так что заботы Конрада, Урбанского и Ронге должны были теперь сводиться лишь к разбору улик, привезенных Урбанским, и окончательному построению на их основе приемлемой версии происшедшего.

Про Урбанского Ронге написал: «Он вернулся из Праги с обширным материалом, заполнившим всю мою комнату».[398]

Тогда-то и был составлен упоминавшийся доклад Конрада начальству о причинах самоубийства Редля.

Но этой «тройке» так и не удалось избежать нависшего над ними скандала.

4. Был ли Редль русским агентом?

4.1. Военные атташе сообщают…

Рассказам о том, как Редль был завербован русской разведкой, нет числа.

Например: «В 1901 г. варшавский агентурный центр русской охранки поручает своему агенту Августу Пратту собрать всевозможную информацию служебного и частного характера о Редле. Когда Пратт узнал о гомосексуальной связи Редля с одним молодым офицером, он решил использовать эти данные для шантажа Редля. В подкрепление своих «доводов» Пратт обещал также еще ежемесячное вознаграждение. Так произошла вербовка офицера генерального штаба.

Первым заданием Редля стало составление планов двух фортов крепости Перемышль в Галиции».[399]

Почти все в этом тексте вызывает недоуменные вопросы.

Согласимся с тем, что руководители разведчика должны давать ему разумные задания, соизмеримые с его возможностями. А вот какие возможности были у Редля, служившего в 1901 году в Эвиденцбюро, добывать планы крепости Перемышль?

Вспомним, например, какая возня возникла вокруг этого вопроса в 1910 году, когда Эвиденцбюро столкнулось с аналогичной задачей, поставленной несчастным авантюристом Иечесом-Бартом! Все это показалось тогда совсем непросто!

Пресловутые планы этой крепости и в последующие годы волновали российских военных — и что же тогда они не обращались к Редлю, если он оставался их агентом и если эти планы продолжали пребывать в его досягаемости?

К тому же варшавский агентурный центр русской охранки (если таковой существовал) — это вовсе не военное ведомство, а одна из тех организаций, отношения с которыми, по свидетельству Батюшина, оставляли российских военных разведчиков желать лучшего.

Зачем царской охранке заниматься вербовкой полковника австрийского Генерального штаба и требовать от него план крепости Перемышль?

Все это за версту отдает глупой выдумкой!

Вызывает сомнение и реальная возможность шантажа Редля.

Как такое происходит — многократно продемонстрировано во многих фильмах и книгах: представители власти врываются в помещение, где происходят какие-либо развратные сексуальные сцены или что-то иное преступного характера, мгновенно фотографируют происходящее, захватывают улики и составляют протоколы, а затем, действительно, возникает возможность вербовки под угрозой разоблачения.

Но тут решающие шансы создаются именно возможностью проявить власть и вмешаться в происходящее непотребство. Это без труда можно осуществить на собственной территории с участием собственной полиции. А вот как за границей добиться такого?

Представьте себе сами гораздо более простую ситуацию: вы узнаете или догадываетесь о том, что кто-либо из ваших знакомых предается каким-то непозволительным сексуальным утехам. Ну и как вы теперь сможете шантажировать такого человека?