Никто, однако, не явился и за этой оставленной копией, но в середине мая 1913 пришло еще несколько аналогичных писем (Урбанский и Ронге расходятся в их количестве); Ронге опубликовал фотокопию лишь одного из них — подтверждающего и наличие предшествующего:
«Глубокоуважаемый г. Ницетас.
Конечно, вы уже получили мое письмо от 7 с/мая, в котором я извиняюсь за задержку в высылке. К сожалению, я не мог выслать Вам денег раньше. Ныне имею честь, уважаемый г. Ницетас, препроводить Вам при сем 7000 крон, которые я рискну послать вот в этом простом письме. Что касается Ваших предложений, то все они приемлемы. Уважающий Вас И. Дитрих.
P.S. Еще раз прошу Вас писать по следующему адресу: Христиания (Норвегия), Розенборггате, № 1, Эльзе Кьернли».[1140]
После прихода этих писем подложную копию самого первого письма изъяли с Венского почтамта, и продолжали ждать.
Под вечер 24 мая (по Урбанскому — и эта дата утвердилась в истории) или 25 мая (по Ронге) произошла развязка.
Сотрудники контрразведки, дежурившие в полицейском участке около почтамта, получили долгожданный сигнал, означавший, что господин Ницетас пришел за письмами. Несмотря на то, что два сотрудника наружного наблюдения пришли на почтамт через три минуты, получатель письма уже успел уйти. Выбежав на улицу, они увидели удаляющееся такси. Другого такси или извозчика поблизости не оказалось, и создавалось впечатление, что господину Ницетасу удалось улизнуть от слежки. Но на этот раз контрразведчикам повезло — такси, на котором уехал получатель письма, вернулось на стоянку около почтамта. Шофер сообщил, что его клиент, хорошо и модно одетый господин, доехал до отеля «Кломзер», где и вышел. Контразведчики направились туда, а по дороге внимательно осмотрели салон автомобиля. Они обнаружили замшевый футляр от карманного ножика (по Ронге) или сам этот ножик (по Урбанскому), утерянный последним пассажиром.
В отеле сыщики узнали, что в течение часа в гостиницу вернулись четверо посетителей, в том числе и полковник Редль из Праги, проживающий в люксе № 1. Тогда они вручили портье футляр от ножика (или сам ножик) и попросили его спросить у своих постояльцев — не теряли ли они его? Через некоторое время портье задал этот вопрос полковнику Редлю, выходившему из отеля. Редль подтвердил, что этот предмет принадлежит ему. Но затем он якобы вспомнил, что обронил его в такси, когда вскрывал конверты, и в его поведении проявилась заметная тревога.
Этот ключевой момент в разоблачении важнейшего шпиона включен с давних пор во все буквари и хрестоматии по истории разведок.
В книге генерала Н.С. Батюшина, руководившего в то время разведкой Варшавского военного округа, ведшего львиную долю работы российской военной разведки против Германии и Австро-Венгрии, но не имевшего личного отношения к полковнику Редлю, подчеркивается драматизм этой ситуации:
«Невзирая на высокие требования, предъявляемые к шпиону в смысле ума, находчивости, самообладания и знания основ конспирации, все же борьба с ним в большинстве случаев оканчивается успехом, ибо мы имеем здесь дело с психологией человека и его недостатками, а не с машиной. В редкие сравнительно минуты и шпион может выйти из рамок строго настрого ему дозволенного и попасть в расставленные умелой рукой контрразведки силки. Нигде может быть не находят столь частого себе применения как в борьбе со шпионами две русские пословицы: «Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить» и «На всякую Маруху бывает проруха».
Работа контрразведки всегда сопряжена с риском, а иногда и с легкой наживой денег и настолько захватывает человека, что став на этот путь, он в большинстве случаев с него не сходит. Удачи при этом лишь повышают степень риска шпиона, почему даже опытный шпион перестает слушать голоса предосторожности в погоне за новой наживой. /…/
Ускользнув в Вене от наблюдения филеров после получения им на почте денег в письме «до востребования», полковник Редль поехал на автомобиле в гостиницу. Филеры, следившие за ним, не могли его сопровождать из-за отсутствия на стоянке свободного автомобиля. Дождавшись возвращения на свою стоянку вернувшегося из гостиницы автомобиля, они обыскали его и нашли футляр от перочинного ножика. Немедленно же они помчались на автомобиле в гостиницу, где филер, знавший в лицо полковника Редля, спросил, не его ли этот футляр, который найден в автомобиле. Смутившись, полковник Редль признал его за свой, чем и положил начало следствию по обвинению его в государственной измене».[1141]
Столь же драматически выглядит этот эпизод и в сборнике жутчайших шпионских историй, собранном под руководством величайшего американского руководителя разведслужб Аллена Даллеса.[1142]
Но в чем же, в сущности, разоблачил себя Редль? В том, что потерял перочинный ножичек или даже футляр от него в салоне такси? Но разве это государственное преступление? Ведь в тот момент, когда он в этом сознался, он уже должен был уничтожить и записку, находившуюся в конверте, и сам конверт — это же азы техники конспирации! Тем более, что никто не стал лишать его этой возможности (как будет рассказано ниже) и после диалога о ноже или футляре!
Фотокопия письма, продемонстрированная в книге Ронге, могла быть снята до того, как письмо попало к Редлю; последний же мог начисто отрицать, что держал его в руках; мог даже утверждать, что выбросил письмо, не читая, а только забрал деньги; последние же — тем более не криминал, даже если были бы переписаны номера купюр (о чем ничего не сообщается!): получение денег по невыясненной причине — это еще не преступление, и может иметь множество вполне невинных мотивов!
Правда, Урбанский утверждал, дополняя все предшествующие совершенно неубедительные публикации, что формуляр на получение писем, заполненный на почте, был написан рукой Редля. Но это лишь подтверждает факт получения им письма — и ничего сверх того.
Даже показания работников контрразведки, вынужденно обязанных в таком случае сознаться в незаконном предварительном просмотре содержания писем, ни в чем не уличают Редля: исходя из принципа презумции невиновности никак невозможно предъявить ему обвинение в шпионаже: вглядитесь еще раз в смысл приведенного выше письма, за который притом нес ответственность автор письма, а не Редль!
Словом, операция по поимке преступника, можно констатировать, на этой стадии полностью провалилась — и никакое неловкое признание Редля относительно ножика или футляра само по себе не могло ее реанимировать.
А если бы Редль не сознался в том, что ножичек или футляр — его? Что тогда? На этом вся операция по поимке шпиона и завершилась бы?
Здесь впору было бы поставить точку, обратив внимание читателей на ту странную ситуацию, когда солидные люди, генералы от разведок, надувают щеки и с серьезным видом рассказывают историю, над смыслом которой должен был бы смеяться любой школьник — ему-то или его товарищам приходилось увиливать и не от таких обвинений со стороны родителей и школьных учителей!
И эта глупейшая история оказалась самым знаметитым рассказом из всех всемирно известных легенд о доблестных разведчиках и контрразведчиках ХХ века!
Серьезно подходя к данной ситуации, нужно признать, что весь этот инцидент, бросающий, разумеется, густую тень подозрений на полковника Редля, мог сыграть практически важнейшую роль — дать толчок к дальнейшему расследованию, как о том и писал Батюшин.
Но в том-то и дело, что никакого дальнейшего расследования не производилось, а немедленно были приняты вполне окончательные и исчерпывающие меры: за потерянный ножик или футляр от ножика полковник Редль был признан достойным приговора к казни, которую в ближайшую ночь якобы произвел он сам, покончив самоубийством.