Но вот в эти-то годы у русских и возникли серьезные проблемы с горцами Кавказа!
Сами по себе местности, примыкавшие к Главному Кавказскому хребту, и народы, их заселявшие, никакого интереса для России тогда не представляли. Поначалу русских интересовало только прочное сообщение с Закавказьем, за которое и шла война. Однако линии переброски войск и линии их снабжения должны были как-то огибать или пересекать Главный Кавказ.
Поначалу они шли от Дербента на Баку вдоль берега Каспия, затем протянулись по Военно-Грузинской дороге напрямик через центр Кавказа на Тифлис, затем русские пытались освоить новые тропы — Военно-Осетинскую и Военно-Сухумскую дороги, и лишь в шестидесятые годы XIX века смогли прорубиться по берегу Черного моря от Анапы и Новороссийска до Абхазии и Мингрелии.
Все сухопутные участки этих путей довольно неожиданно и для местных жителей, и для пришлых русских внезапно оказались в традиционной зоне действий горных джигитов!
Последние вдруг очутились в положении волка в центре овечьей стаи — такой богатой добычи перед собственным носом еще никогда не видали ни они сами, ни их предки!
Хорошо известно, что настоящие волки, оказавшись посреди стада домашнего скота, буквально шалеют сначала от беззащитности жертв, а потом звереют от пролитой крови — и волк режет всех овец или коров подряд, хотя это не имеет ни малейшего рационального резона! Вот так же, несомненно, повели себя теперь и горцы.
Да и «овцы» (оказавшиеся, как вскоре выяснилось, с волчьими зубами!) — небольшие отдельные подразделения русской армии и одинокие путники, обозы снабжения и все прочие, заполнившее дороги и пункты привалов, ночлегов и подмены лошадей между Россией и Закавказьем, поначалу не могли представить себе масштабы возникшей опасности и не принимали должных мер для своей защиты.
Но положение стало быстро выясняться: «Когда в первое время русского владычества в Грузии кавказское начальство потребовало от лезгинских старшин, чтобы они уняли своих бандитов, те отвечали: «Мы честные люди, земли пахать не любим, живем и будем жить разбоем, как жили наши отцы и деды».»[174]
Логика оккупантов, охраняющих свои коммуникации на враждебной территории, также предельно понятна (взгляните, например, на ситуацию в современном Ираке!): сначала пытаются усилить пассивную защиту, увеличивая посты и конвойные команды, а затем, если это не помогает (а это никогда не помогает!), переходят к активным действиям — т. е. к ударам по базам партизан и террористов, а в данном случае — к разорению горных аулов, захвату и казни заложников (сплошь и рядом — детей) и т. д.!
К 1810 году карательные экспедиции стали неотъемлемой составляющей всей политики российских военных властей на Кавказе.[175]
Заметим, что весьма похожие картины возникали тогда же, в 1807–1813 годах, на противоположной окраине европейского мира — на Пиренейском полуострове, причем там произошла даже победа массы местных повстанцев над могучими войсками оккупантов. Да и на Балканах французы столкнулись со все теми же горными разбойниками. Как писал Пушкин:
Все это выглядело тогда как бы частными ответвлениями общеевропейской борьбы против Наполеона, что затушевало в общих представлениях те характерные особенности горной партизанской войны, о которых мы пишем теперь.
После же падения Наполеона русские смогли выделить значительно больше сил на подавление горского повстанчества на Кавказе, нежели это могли осуществлять французы на периферии своих грандиозных завоевательных походов.
Далее срабатывала стандартная схема: кровь за кровь — и не приходилось уже искать правых и виноватых!
Но за кем оставалось последнее слово — в этом сомневаться не приходится!
Вот рассказ прославленного генерала А.П. Ермолова (героя Отечественной войны 1812 года, занявшего Париж в 1814 году, а затем главнокомандующего на Кавказе в 1816–1827 годах) о том, как он сам действовал осенью 1819 года: «Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих разбой, в особенности деревни, называемые Качкалыковскими /…/, [я]предположил выгнать их с земель /…/. При атаке сих деревень, лежащих в твердых и лесистых местах, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может один только пример ужаса.
В сем намерении приказал я /…/ генерал-майору Сысоеву /…/ окружить селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное, и буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послушали предложения, защищались с ожесточением. Двор каждый почти окружен был высоким забором, и надлежало каждый штурмовать. Многие из жителей, когда врывались солдаты в дома, умерщвляли жен своих в глазах их, дабы во власть их не доставались. Многие из женщин бросались на солдат с кинжалами.
Большую часть дня продолжалось сражение самое упорное, и ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери, /…/ простиралась оная убитыми и ранеными до двухсот человек. Со стороны неприятеля все, бывшие с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырехсот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока /…/ (но гораздо большее число вырезано было или в домах погибло от действия артиллерии и пожара). Солдатам досталась добыча довольно богатая, ибо жители селения были главнейшими из разбойников, и без их участия /…/ почти ни одно воровство и грабеж не происходили; большая же часть имущества погибла в пламени. Селение состояло из 200 домов; 14 сентября разорено до основания.
30 числа сентября я сам пошел с 6-ю баталионами и 16-ю орудиями артиллерии к деревням Качкалыкским, и 2 октября атакована деревня Горячевская, сильнейшая из них. Твердое положение оной местами укреплено было окопами, но чеченцы, будучи выгнаны из них штыками, не могли удержаться в самой деревне и только производили перестрелку из лесов, ее окружавших. Потеря наша была ничтожная.
Через день войска приблизились к деревням Ноенберды и Аллаяр-аул. Из первой выгнаты чеченцы сильною канонадою, последняя была ими оставлена, потому что легко могла быть окруженною. Обе разорены совершенно. /…/ Деревня Хангельды просила пощады /…/, и им дана пощада. Вообще чеченцы защищались без упорности, и ни в одной из деревень не было жен и детей, имущество также было вывезено. Пример Дадан-юрта распространил повсюду ужас, и вероятно мы нигде уже не найдем женщин и семейств»[177] — ну как тут не восхититься мудростью и предусмотрительностью великого полководца!..
На Восточном Кавказе (на Военно-Грузинской дороге, на пути через Баку и на прилегающих к ним дорогах и местностях) русским, как будто бы, указанными методами удалось взять верх уже к началу 1830-х годов, но тут у горцев вдруг возник лидер, сумевший выдвинуть лозунги, объединившие всех кавказцев на борьбу с гяурами, а главное — имевший административные таланты и способности бороться с традиционной разобщенностью мелких племен и вести целенаправленную организованную партизанскую войну крупного масштаба.
Звали его Шамиль, происхождение его не известно; известен лишь год рождения — 1797 и место рождения — аул Гимры в горной части Дагестана.[178]