Последний, конечно, должен был настаивать на скорейшем убийстве Иоганны-старшей, поскольку его ничто не интересовало, кроме немедленного извлечения сокровищ Иоганна Непомука, чему, предположительно, продолжала мешать его теща. Наследником же Вальбурги Алоиз оказывался лишь очень теоретически — только после смерти своей жены, которая была моложе его на 23 года, да и несколько тысяч крон, в оценке порядка которых он, вероятно, не сильно ошибался, не должны были его особенно волновать.

Адольф же, которого время совсем не так поджимало, как его отца, вполне готов был сохранять жизнь своей бабушке до того момента, пока она не унаследует деньги от Вальбурги. К тому же такая затяжка дела по овладению сокровищами Иоганна Непомука отодвигала и неприятнейший момент, в который Алоиз должен был обнаружить, что его сын с ним нечестен и втянул его уже в целую серию бессмысленных убийств.

И тут нашла коса на камень: Алоиз настаивал на необходимости убийства Иоганны-старшей, а Адольф был гораздо более заинтересован в первоначальном убийстве Вальбурги; последнее же затем неизбежно, из соображений осторожности и безопасности, заставляло откладывать последующее убийство Иоганны-старшей; обратный же порядок убийств мог начисто лишить Адольфа наследства Вальбурги — этого, по крайней мере, нельзя было заранее исключить.

В итоге в качестве разрешения такого конфликта и должен был быть убит в первую очередь Алоиз, договариваться с которым стало невозможно.

Алоизу Гитлеру предстояло стать первым, кого Адольфу Гитлеру категорически не удавалось подчинить своей воле; в их ряду — Грегор Штрассер, Эрнст Рем и даже Герман Геринг, которого лишь ненадолго спасло от окончательной расправы исчезновение самого Гитлера с политической сцены.

Потом, вслед за Алоизом, дошла очередь до Вальбурги, и лишь затем — до Иоганны-старшей.

Автор вполне осознает, что может показаться кое-кому из читателей (а может быть — всем без исключений) полным идиотом или сумасшедшим (второе автора устроило бы больше!).

Действительно, высказав одно или два предположения в отношении возможно насильственного характера кое-каких сомнительных смертей, автор затем пытается делать то же самое и в отношении чуть ни всех смертей подряд! Конечно, это может показаться, мягко говоря, странноватым!

Однако виновны в этом, все-таки, не мы, а просто именно такова логика систематических убийц.

В Москве двадцатых годов получила, например, громкую известность следующая уголовная история — абсолютно достоверная и позднее неоднократно описанная в специальной литературе.

На окраине, где-то на Шаболовке, жил ничем не приметный мужичок и держал по существу крестьянское хозяйство. Регулярно по базарным дням он приводил на рынок продавать свою корову — торговля животными производилась на Птичьем рынке, который тогда (и много позднее) размещался на Трубной площади. Приобретение коровы — дело серьезное (стоили они тогда немало!), и, естественно, сопровождалось всякими сопутствующими разговорами. Продавец продавал корову только тем, кто приезжал из неближних деревень и не имел родственников и знакомых в Москве, которые сразу могли бы поднять тревогу по поводу исчезновения человека.

Затем это серьезное дело — покупку коровы — полагалось по русскому обычаю обмыть, т. е. отметить выпивкой. Для этого продавец приглашал покупателя к себе домой, и они долго, со все той же коровой, брели через почти весь столичный город (тогда еще совсем маленький) с Трубной на Шаболовку, где, заодно, гостю предлагалось и заночевать. В результате покупатель бесследно исчезал, а продавец через некоторое время снова приводил на рынок все ту же корову — и цикл полностью возобновлялся.

Такие серийные убийцы — не сверхъестественная редкость для любых стран и любых времен.

Уголовный розыск существовал тогда без компьютеров, и прошло немало времени, пока многочисленные заявления из различных деревень о пропаже людей, уехавших в Москву для покупки коровы, оседавшие в различных территориальных органах, не оказались на столе у одного следователя. Шаблонные действия преступника позволили без проблем его вычислить. Понятно, что его судили, и понятно, что расстреляли.

Защитником его был адвокат Н.В. Коммодов, печально знаменитый двусмысленными ролями, которые он играл на крупнейших политических процессах двадцатых-тридцатых годов;[632] на последнем из Московских процессов, где в 1938 году судили Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, Г.Г. Ягоду и прочих «врагов народа», Коммодов защищал несчастного профессора Д.Д. Плетнева — одного из первых в СССР «врачей-отравителей».

Бывший, к сожалению, друг автора этих строк историк Е.В. Михайлов-Длугопольский был в юности знаком с Коммодовым и пересказывал с его слов такую притчу.

Коммодов как-то спросил этого подсудимого с коровой: как же он мог убить стольких людей?

Беседа происходила в комнате с застекленным окном, по которому ползали мухи. Подсудимый раздавил пальцами одну из них и сказал: для меня так же запросто раздавить и человека!

Просто и понятно!

Только вот автор этих строк почему-то после этого рассказа старался не убивать мух, а увидев их на стекле (в современной Германии это, надо сказать, довольно редкое зрелище!), неизменно вспоминал эту историю.

Образ Земного Шара в виде стеклянного глобуса, по которому ползают мухи-люди, это, согласитесь, не самая привлекательная штука, но вполне удобный способ видения реальности для Гитлера и прочих привычных убийц!

Понятно, что когда продавец коровы продал ее уже два или три раза, то ничто не мешало ему сделать то же и в десятый, и в двадцатый раз — кто же их, мух-то, считать будет?! Вот и не остановился он вовремя!

Это — естественное и достаточно стандартное поведение серийных убийц: первое убийство может происходить по очень нестандартным мотивам и сопровождаться нестандартными обстоятельствами. Но успех, легкость и безнаказанность происшедшего уже диктуют возможность поставить такое дело на поток. Вот и упоминавшая маркиза де Бренвийе свое предполагаемое первое убийство (собственного отца) осуществила, вероятно, из личной мести. Зато последовавшие убийства двух ее братьев совершались уже разумно и хладнокровно — ради получения наследства![633]

Если Адольф Гитлер уже убил одного только своего родственника (неважно — которого именно) и благополучно пережил это — т. е. не бежал на край света (подобно его старшему брату), не сошел с ума (заметно для окружающих), не покончил самоубийством, не спился, а продолжал спокойно жить и поживать, то какая ему была затем разница, скольких он еще убьет: еще одного, еще двух, еще десять миллионов, еще двадцать?!

Точно так же не столь уж и важно, действительно ли все перечисленные лица были убиты Адольфом или кто-либо из них умер естественной смертью — это лишь незначительно усиливает возможные разночтения в общем списке всех жертв Гитлера.

В наши дни находится множество людей, которые спорят с пеной у рта: — Нет, было убито не шесть миллионов, а больше! — Нет, было убито не шесть миллионов, а меньше!

Не будем спорить с людьми, находящими смысл в таких спорах (сплошь и рядом — совсем не невинных по внутренней сути!), а укажем лишь на то, что самого Гитлера это нисколько не могло волновать: сколько надо — столько и убили: решающую-то роль играет вопрос, целесообразно это или нет!

Не будет же он лишних убивать — он же не зверь и не какой-то там Дзержинский! Вон о нем сколько хорошего и интересного написано: он и маму любил, он и папу любил, он и художник, он и архитектор, он и всю Германию покрыл сетью новейших автодорог! Скольких надо, стольких, повторяем, и убил — ну, может быть, немножко меньше, чем надо — не все же у него получилось!