3.3. Первые дела Адольфа Гитлера.
Мы уже отмечали, что Адольфу Гитлеру, которому, как и всем детям, волей-неволей приходилось интенсивно общаться с другими детьми — в том числе и в Шпитале, мог создавать значительные помехи и неприятности барьер, разделявший его со сверстниками.
Джим Гокинс из «Острова сокровищ» просто не общался с другими детьми — их не было ни на корабле, на котором он плыл, ни на самом Острове Сокровищ. А вот если бы они там имелись, то еще не известно, удавалось бы Джиму с ними успешно управиться!
Джим, легко справлявшийся со взрослыми пиратами, использовал то, что ему были прекрасно понятны все их устремления и нехитрые желания — это четко было продемонстрировано при единоборствах Джима с единственным пиратом — Израилем Гендсом, на пару с которым Джим временно овладел кораблем. Разумеется, возникает вопрос о том, насколько реалистично изображен этот Джим у Стивенсона и имеют ли какое-либо отношение к реальности подобные герои.
Нам представляется, что этот образ весьма реалистичен. Ребенок-вундеркинд, сделанный таковым в силу инициированного извне ознакомления с сугубо взрослым кругом вопросов, поневоле сделавшихся и его собственным жизненным кругом — это тот же взрослый человек, с ясной головой, данной ему природой и развитой всеми этими заботами, продолжавшимися не один месяц и даже год, но только с недостаточным жизненным опытом, что ограничивает его возможность понять: может ли произойти какое-либо определенное событие, принципиально новое для него, — или же это совершенно исключено в еще недостаточно изученном мире взрослых?
Зато такой вундеркинд с перегруженной памятью, с постоянным размышлением о взрослых проблемах, в которые он погрузился, уже не имеет душевных и умственных возможностей для поддержания эффективных контактов с детьми-сверстниками.
Адольф Гитлер, покончивший по существу и со школьной учебой, и с церковной обрядностью, и с мальчишескими играми в войну, должен был оказаться начисто отрезан от своих ровесников.
Так оно и происходило.
Адольф Гитлер, похоронивший в начале 1903 года собственного отца, а затем весною того же года перешедший из родного дома на пансионное проживание со своими одноклассниками по реальному училищу, оказался в результате в глубочайшем духовном вакууме.
Тематики и мотивов для общения с окружающими катастрофическим образом не возникало никаких: «в реальном училище у него не было «ни друзей, ни приятелей», и в /…/ пансионе, где он жил вместе с пятью своими ровесниками, он тоже оставался чужим, замкнутым и сторонившимся остальных».[621]
«Ни один из пяти остальных обитателей пансиона, — вспоминал один из его бывших однокашников, — с ним так и не подружился. В то время как все мы, воспитанники учебного заведения, говорили друг другу «ты», он обращался к нам на «вы», и мы тоже говорили ему «вы» и даже не видели в этом ничего странного».[622]
К таким изумительным иллюстрациям добавлять нечего — более чудовищного одиночества в таком возрасте просто и быть не могло!
Это, заметим, относится к периоду непосредственно после смерти отца, постоянное общение с которым не просто скрашивало существование сына, но было, как мы уже достаточно ясно описывали, единственной формой интеллектуального бытия для юного Адольфа.
Обратим внимание и на то, что столь тяжелые отношения сложились у Адольфа с детьми, близкими к нему по социальному статусу, культуре и семейному образу жизни. Это были городские воспитанные и достаточно обеспеченные дети.
Легко представить себе, что еще более сложные и наверняка более неприязненные отношения должны были складываться у Адольфа с детьми в Шпитале. Эти и вовсе не были цивилизованной публикой, у них был собственный мир, отделенный от мира взрослых вообще, их родителей — в частности, но совершенно не соприкасающийся и с миром юного Адольфа Гитлера. Было бы просто невероятным, чтобы между ними могли возникнуть дружба и взаимопонимание!
Этого, конечно, и не случилось. Тогдашние ровесники Гитлера не смогли оставить своим детям, которых интенсивно опрашивали солидные историки середины ХХ века, включая Мазера, никаких позитивных впечатлений от собственного общения с юным Адольфом — это непреложный факт!
Но ведь детский мир — черно-белый; отсутствие в нем положительных эмоций почти всегда предполагает наличие отрицательных — если конкретный объект зрим и ощущается доступным и понятным. Следовательно, юный Гитлер должен был постоянно пребывать в Шпитале в откровенно враждебной мальчишеской среде — и она должна была доставлять ему невыразимые душевные муки.
Вот именно они-то, эти ребятишки, как нам представляется, и должны были создавать ему наиболее серьезные проблемы в Шпитале, а вовсе не престарелые дедушка с бабушкой!
Разумеется, там мог возникнуть и еще более непреодолимый альянс: дедушка с бабушкой могли подозревать городского внука в разных мерзостях — и настраивать против него своих деревенских внуков; последние же, которым гораздо легче было следить за своим двоюродным братцем и отравлять ему существование, также могли находить сочувствие и взаимопонимание со стороны стариков!
В результате Адольфу было не то что не до добычи клада, но просто унести ноги из Шпиталя должно было стать его единственным желанием!
Вот, очевидно, что на самом деле приостановило успешное развитие всей хитроумно задуманной Алоизом Гитлером операции по овладению сокровищами предков!
И Адольф Гитлер должен был теперь изыскивать выход из этого тупика, соответствующий не только возможностям своего незрелого возраста, но и собственной изощренной логике и воображению интригана, уже сумевшего оградить себя от физических расправ со стороны собственного папаши, а в перспективе способного обводить вокруг пальца почти любого встречного и поперечного.
Одиннадцати-двенадцатилетний Адольф должен был прекрасно понимать, что если обстановка в Шпитале существенно не изменится, то ни о какой добыче клада не может быть и речи.
Должен был это понимать и его отец.
Начинать анализ того, каким образом Адольф Гитлер добрался до фамильных сокровищ Шикльгруберов и Гитлеров, нужно снова с нашего традиционного вопроса: а что должен был бы предпринять его отец, когда главное дело его жизни должно было в очередной раз зайти в тупик?
Мы ведь помним фразу, которая повторяется у нас прямо как заклинание: «Отец был очень упорен в достижении поставленных целей…»
Ну и что же этот упорный отец должен был предпринять, если бы его сын приблизительно в 1901 году вынужден был доложить, что операция зашла в тупик, поскольку он никак не может избавиться от настойчивого приглядывания со стороны его ровесников в Шпитале, а что делать дальше — не знает?
Ничего поделать в такой ситуации не мог и отец — такая ситуация исключала всякую возможность позитивного вмешательства взрослых.
Нередко встречаются ситуации, когда вмешательство взрослых в детские конфликты способно их разрядить и полностью прекратить: взрослые договариваются между собой и предпринимают соответствующие разъяснительные или карательные меры по отношению к собственным чадам, в результате чего последние, даже не желая изменений собственного поведения, принуждены подчиниться взрослым — почти каждый может припомнить аналогичные примеры из своего собственного детства. Такие разрядки ситуаций происходят и тогда, когда одна из взрослых сторон вовсе не согласна в принципе с другой, но вынуждена уступать более сильной позиции — более влиятельным родителям «противников» собственных детей или, например, учителям. Но в Шпитале-то такое было невозможным!
Пребывание Адольфа на каникулах в Шпитале было сугубо добровольным с его стороны и со стороны его родителей — последние, будучи более обеспеченными людьми, нежели их шпитальские родственники, вполне могли определить и совершенно иное место и форму отдыха своему сыну. К Алоизу в Шпитале, напоминаем, должны были относиться, мягко выражаясь, без особых симпатий. В такой ситуации претензии родителей Адольфа (отца или матери — неважно!) к поведению его шпитальских сверстников должно было вызвать соответствующую реакцию шпитальских взрослых: сам Адольф виноват в том, что не желает по-хорошему дружить с другими мальчишками, а если его родителям это не нравится — то могут сами забирать своего сына куда хотят — ведь сюда его никто особенно не звал и не приглашал!