Изменить стиль страницы

Это четко прослеживается в особом отношении Гитлера к событиям довоенного[119] периода его жизни. Один из немногих, рисковавших задавать в двадцатые годы почти прямые вопросы Гитлеру на скользкие темы, Эрнст Ханфштангль (о нем самом и о его особой роли подробно должно быть рассказано уже в наших будущих публикациях), так свидетельствует об этом: «Никто не мог заставить Гитлера рассказывать о его молодости. Я иногда пытался подвести его к этому, рассказывая о том, как наслаждался Веной и вином на гринцингских холмах и т. д., но он закрывался, как устрица».[120]

Когда автор этих строк впервые осознал этот факт, то впал, следует сознаться, в глубочайшее уныние. Воображение немедленно нарисовало нищего художника, убивающего топором пару старушек, а трезвая оценка осознанной ситуации ввергла в безнадежный пессимизм: ну как же можно сейчас (тогда был самый конец ХХ века) отыскать в полицейской хронике Вены 1912–1913 годов каких-то старушек, предположительно зарубленных или зарезанных Гитлером, и, главное, разумно обосновать такую невероятную и чудовищную гипотезу?

Но мрачный прогноз, по счастью, не сбылся: в течение последовавших нескольких лет все-таки удалось выяснить мотив вранья, предпринятого Гитлером в отношении событий того времени.

Решающую роль сыграло, как ни странно, внимательное прочтение произведений все того же Вернера Мазера. Этот исследователь, как никто другой, сумел отметить секреты частной жизни Гитлера и его предков.

Автор этих строк вынужден признать, что даже не может и мечтать о выяснении столь красочных подробностей, какие установил Мазер по архивным документам и опросам свидетелей, еще сохранившихся ко времени его работы, а также по публикациям других историков. Однако Мазер занял личную позицию весьма своеобразного свойства: он проявил крайнюю незаинтересованность в освещении сведений, очевидным образом порочащих репутацию и его любимого героя — Адольфа Гитлера, и его предков.

Такая позиция по-человечески достаточно понятна, но с политической точки зрения отдает прямо-таки недвусмысленной гнусностью, а с точки зрения научной этики непосредственно граничит с фальсификацией: замалчивание выясненной истины — почти что ложь. Кроме того, в некоторых ситуациях напрашивается и иное объяснение сомнительного поведения этого выдающегося историка: избегая публикации сенсационных, но трудно доказуемых нестандартных построений, он явно старался уберечь от нареканий свою высочайшую академическую репутацию.

Можно даже допустить, что сам Мазер иногда это прекрасно сознавал, и, движимый противоречивыми побуждениями, бросал скрытый вызов читателям и потенциальным преемникам, допустив на страницы своих произведений весьма выразительные намеки на существо собственных открытий.

Эпизод с датой переезда Гитлера из Вены в Мюнхен — один из самых сильных ходов такой интеллектуальной игры, если ее действительно сознательно вел Мазер. Тем более интересно, если он этого все-таки не сознавал: тогда получается, что неприятная истина самостоятельно пробивалась и пробилась на его страницы помимо воли автора.

Автор этих строк, не располагая ни малейшим авторитетом как ученый-историк и не собираясь таковым обзаводиться, решился принять этот так или иначе брошенный вызов. В результате удалось, в частности, установить, что никаких старушек Гитлер в Вене не убивал, а совершил кое-что похуже, но и убитые старушки отыскались в биографии Гитлера — в другие годы и в другом месте!..

Это-то и составляет основную сюжетную линию нашей публикации.

Но прежде чем приступить к изложению отчасти запутанных, а отчасти совершенно очевидных фактов, зададимся вопросом: а почему же наши многочисленные предшественники, помимо Мазера, совершенно обошли стороной многие важнейшие подробности биографии главнейшего политического деятеля ХХ века?

И здесь впору вернуться к гипнотическим способностям Гитлера.

Этих способностей явно не хватило на то, чтобы навсегда внушить миллионам людей, веривших в Гитлера и следовавших за ним, что подлинный Гитлер был добрым отцом германской нации, а не жестоким, беспощадным и эгоистичным политиком, легко переступавшим и через трупы друзей (не только Эрнста Рема или Грегора Штрассера!), и через миллионы трупов иных людей — знакомых и незнакомых ему лично.

После Нюрнбергского процесса (при всех его натяжках и подтасовках) число верящих в моральную непогрешимость фюрера осталось ничтожным. Ныне уже сотни тысяч книг (имеются в виду только названия выпущенных книг, а не их тиражи) и многие тысячи фильмов рассказывают о чудовищных преступлениях, в которых Гитлер играл заглавную роль. Кое-кто пытается все это оспорить, но выглядит это нелепо и несолидно.

Но все это относится только к Гитлеру как к политическому деятелю, ставшему таковым лишь с 1919 года. Почему-то совершенно поразительным образом все историки, почти без единого исключения (кроме, пожалуй, упомянутого Вернера Мазера и еще не упомянутого Франца Етцингера), поддались гипнозу Гитлера, измыслившего историю своей юности до Первой Мировой войны, и продолжают по сей день повторять избитые штампы или усердно копаться в ничтожных подробностях прошлого, ровно никакого значения не имевшего для подлинного Гитлера, занятого в те годы совершенно иными проблемами и заботами.

Типичный пример: чуть ли не единственный друг юности Гитлера, Август Кубицек (по крайней мере в 1904–1908 годах, когда они общались), описывал со слов Гитлера, как тот регулярно старался встретить на улице Линца симпатичнейшую девушку, но так и не решился с ней заговорить.[121]

Позднее историки установили, что ее звали Штефани и что она вышла затем замуж за офицера из Линцского пехотного полка.[122]

Дела идут — контора пишет: совсем недавно (осенью 2006 года) автор этих строк видел по немецкому телевидению новый документальный фильм, снятый с участием известных историков, в частности — Антона Иоахимсталера, в котором, в числе прочего, сообщалось, что последующие архивные изыскания в отношении этой Штефани показали, что, судя по именам ее родственников, она, возможно, была еврейкой. Таким образом, как было серьезно заявлено в дикторском тексте, теперь, вероятно, установлена истинная причина последующего антисемитизма Гитлера!

Следует ожидать, что теперь кто-либо иной из историков найдет трамвайный билет, возможно принадлежавший Гитлеру, установит затем список пассажиров трамвая, а потом отыщет в мемуарах кого-либо из них (или их потомков) описание эпизода, когда какой-то еврей наступил в трамвае на ногу какому-то молодому австрийцу и какой из этого возник скандал. Таким образом утвердится конкурирующая гипотеза возникновения антисемитизма у Гитлера!

Вот так, из книги в книгу, из фильма в фильм продолжают перемещаться фантомы-призраки, созданные воображением Гитлера и вовсе бестелесные, в отличие от живого призрака, возникшего в Имперской канцелярии в последнюю неделю апреля 1945 года: мечтательный школьник, с раннего детства интересовавшийся историей и общественными вопросами, но в то же время признанный вожак в мальчишеских играх в войну; гениальный художник, не понятый заурядными ремесленниками и искавший новые пути приложения своих выдающихся способностей в одновременном изучении архитектуры и политических теорий в толщах библиотечных залежей; начинающий политический наблюдатель, спорящий с окружающими об актуальных газетных новостях; патриот, ушедший добровольно на войну за правое дело своего народа, и все прочие в том же роде.

Но какие же основания относиться к ним как к реальным фигурам?

Гитлер был предельно неоткровенным человеком. Отто Штрассер, хорошо его знавший, писал о нем так: «Позволив себе минуту откровенности, он посчитал бы потерю осторожности величайшим позором».[123]

вернуться

119

Имеется в виду — до Первой Мировой войны.

вернуться

120

Э. Ханфштангль. Указ. сочин., с. 58.

вернуться

121

И. Фест. Путь наверх, с. 40.

вернуться

122

Примечание К.А. Залесского — научного редактора русского издания книги Феста. // И. Фест. Путь наверх, с. 40.

вернуться

123

О. Штрассер. Указ. сочин., с. 129.