Квартира, куда мы вошли, была большая и красивая, с великолепной панорамой освещенных величественных зданий Брюсселя, но при этом было ясно, что существование Козима ведет довольно аскетичное. Вдоль стен гостиной протянулись стеллажи почти без книг, с отдельными случайными изданиями. Увидел я большой диван, заваленный досье кофейный столик. Кухонька была полна компактных и бесцветных, как у немцев водится, электробытовых штуковин, в спальне на полу лежал большой матрас. «Прошу прощения, здесь недостаточно для вас опрятно, — извинилась Козима, двигая бумаги и досье. — Нельзя сказать, что я ждала вас». «А Кронпринц Объявлений..?» — произнес я. «Битте?» «Монца в самом деле был там в ресторане?» «А вы не видели? — спросила она, вынимая пылесос из шкафчика необычайной чистоты. — Монца — друг Вильнёва, Кодичил — друг Монцы. Думаю, что все они масоны или что-то в этом роде».

Она стала яростно все пылесосить. «Да что же это? — воскликнул я. — Послушайте, совсем не обязательно сию минуту браться за домашнее хозяйство». «Это значит, что когда я завтра появлюсь у него на четырнадцатом этаже, он, помахав моим отчетом, скажет, что, мол, это все прекрасно, — выкрикнула горько Козима, — но так или иначе мы не можем ставить под угрозу судьбу Новой Европы, портить нашу остполитик. И поэтому судьба Новой Европы будет такой же, как и судьба Старой. Я так думаю, а вы?» «Выключите это», — попросил я. «Досье, работе над которыми я отдала два года, пропадут, — кричала Козима, — Кодичила выпустят, и он вернется в Вену, вновь к своим студентам». «Если найдет их», — отозвался я. «Ноги поднимите-ка, пожалуйста, — сказала Козима. — Так все и будет продолжаться. Останутся все те же, только сменят вывески. И молодежь усвоит их уроки. Номенклатура пребудет вечно. Поднимите-ка еще раз ноги!»

«Козима, сейчас же выключи», — сказал я. «Они любезно выразят мне благодарность за мои расследования и переведут на что-нибудь еще, — кричала Козима. — Возможно, на Говяжью гору, где я принесу меньше вреда. Знайте, что я ненавижу эту их Говяжью гору, я плевала на нее!» «Успокойся, Козима, — сказал я, сдерживая ее. — Послушай, все и так прекрасно, я не видел отродясь квартиры чище. Не пойму, зачем ты это делаешь?» «Затем, что если мы будем спать вместе, я хочу, чтобы тебе у меня было в самом деле хорошо», — ответила она. «Что-что? — переспросил я. — Выключи сейчас же, Козима!» «Я говорю, чтобы тебе у меня было в самом деле хорошо», — повторила она, выключая агрегат. «Придаточное условное», — сказал я. «Если мы будем?.. Но ты, может быть, не хочешь? Есть еще диван, могу почистить его для тебя».

«Поди-ка сюда на минутку, Козима, — позвал я. — А ты хочешь?» «Ты не знал?» «Я говорил тебе, я ничего не знаю». «Но ради этого я и следовала за тобою в Бароло», — сказала Козима. «Как? Это было из-за Криминале», — возразил я. «Он меня тогда не интересовал, — ответила она. — Тогда я интересовалась Монцей, так как это друг Вильнёва. А за Криминале я следовала потому, что ты следовал за ним. И потому, что ты солгал насчет своей газеты, и потому, что мне хотелось быть с тобой. Но ты все время был с венгерскою агентшей, кроме вечера, когда разразилась буря. Я, конечно, справки о ней навела. Ты знаешь, что на Кано она ездила, чтоб встретиться там с Кодичилом?» «Да? Зачем?» — осведомился я. «Он хотел, чтобы агентша помогла ему воспользоваться теми счетами». «Что ж, может быть, ты и права, — заметил я. — Наши истории имеют меж собою больше общего, чем мне казалось». «Разреши, — сказала Козима, — я наведу порядок в спальне». «Да она и так сверкает чистотой!»

О том, что было — или чего не было — в остальное время моего пребывания в Брюсселе, я, как это бывает, не готов сказать ни слова. По примерно следующим причинам. Чуть поздней лежал я на матрасе в пустой, голой, без единой занавески, идеально чистой спальне где-то над залитыми светом брюссельскими куполами. Рядом распахнулась дверь ванной, и в потоке света я увидел Козиму, покрытую каплями душа там, где прежде было сухо, обнаженную там, где она была прикрыта. Темные волосы она подобрала, на шее поблескивала золотая цепочка. Она приблизилась и стала предо мной, великолепная и смущенная. «Фрэнсис, — начала она, глядя на меня сверху вниз, — пойми, что в западных правительствах по-прежнему работают как минимум четыре с половиной сотни неопознанных агентов штази». «Ни слова больше, — попросил я. — Козима, иди ко мне». «Пообещай мне кое-что», — сказала она. «Ну, конечно, обещаю». «Если что-нибудь произойдет здесь, никому не скажешь? Останется все между нами?» «Безусловно. Этой встречи не было вообще».

По сей причине больше ничего о том, что дальше было (впрочем, кто сказал, что что-то было?), я поведать не могу. Все равно ведь секс описывают в книжках большей частью для детей. Взрослые прекрасно знают, что в подобных случаях бывает, если что-нибудь бывает. Что-то, как со всеми, а что-то, как ни с кем другим. И разговоры, и молчание. И наслаждение, и разочарование. Слияние и обособление. И ощущение собственного «я», и полное его забвение. И размышления, и покой. И бытие, и небытие. И комната здесь, и большой мир — там. И повзросление, и сохранение себя прежнего. Обыкновенно обсуждением всего этого занимаются философы, по крайней мере, так происходило, когда им было что обсуждать. И ежели они испытывают трудности при обсуждении таких вещей, то почему же мне или кому-нибудь еще должно быть проще? Так или иначе, безусловно, даже в этом нашем снисходительном, терпимом, современном, либеральном, сверхисследованном мире мы все вправе временами помолчать. И если было ранее «молчание Хайдеггера» и «молчание Криминале», кто скажет, что на этот раз не может быть «молчания Джея»?

Так что вот. Осталось мне упомянуть еще лишь об одном моменте моего коротенького пребывания в Брюсселе. На следующее утро рядом с домом, нельзя сказать чтобы отличным от описанного выше, можно было наблюдать, как Козима, вновь в черных брюках, прощалась со мной у такси, которое должно было меня доставить в «Завентем». «Ты правда не напишешь ничего?» — спросила она. «Думаю, что нет, — ответил я. — Он для меня по-прежнему великий человек. Он — слон, другие — блохи. Приложения, комментарии. И он вполне достаточно страдал. Теперь же Гертла хочет бросить тень на его имя, другие прикарманили все его деньги...» «Насчет имени ты, может, прав, но что до денег, тут не стоит так уж волноваться. Я уверена, его богатая подружка не допустит, чтобы Криминале голодал».

Сев на заднее сиденье, я опустил окошко. «Ты имеешь в виду мисс Белли? Она настолько же богата и влиятельна, как и все прочее?» «Конечно не ее, — сказала Козима. — Она всего лишь ассистентка Кронпринца Объявлений, цель которой — побывать с ним в банке». «Но Криминале ведь бежал в Лозанну, чтобы быть с ней». «Да нет, — сказала Козима, — ты что, не знаешь, кто на самом деле ждал Криминале в «Бо риваж паласе»?» «Нет, не представляю». «Миссис Валерия Маньо, — сообщила Козима. — Прилетела туда на своем самолете, и они вылетели с ним в Индию». «Время было зафиксировано точно», — проронил я. «Ну естественно, — сказала Козима. — Я думаю, их связи не один год». «Ты чудо, Козима», — проговорил я. Она коснулась моих губ губами. «Я надеюсь». «Удачи у Вильнёва», — пожелал я. «Сомневаюсь, — ответила она. — Наверное, мне предстоит заняться чем-нибудь другим. А ты пообещай, что все равно мне позвонишь, если узнаешь что-нибудь». «Конечно», — обещал я, и машина тронулась. Я мчал в аэропорт, наконец-то зная, что мне больше нечего сказать о странном деле Басло Криминале.