На этом романе стоит остановиться подробней. Нетривиальная естественнонаучная фантастика насыщает «Кольцо обратного времени» для того, чтобы мотивировать смелое (впрочем, не впервые выдвинутое в советской фантастике) допущение вмешательства «сверхразума» в физическую природу Вселенной. Своим допущением Сергей Снегов вносит лепту в обсуждение загадки устойчивости нашей галактики. По всем современным данным она представляет собой нестабильную систему. Некоторые ученые допускают, что всемирное тяготение, которое здесь у нас, на ободе галактического колеса, где материя разрежена, гарантирует звездную гармонию, там, в кипящем звездами ядре галактики, повлекло бы из-за неизмеримо большей плотности вещества гравитационное схлопывание. Существует гипотеза, что катастрофическому процессу могли бы препятствовать сверхцивилизации «третьего порядка». В романе Снегова звезды в ядре как бы проходят сквозь друг друга благодаря искусственному искривлению и разрывам времени. Светила оказываются в одном и том же месте, в один и тот же момент — разновременно.

Снегов выдвигает оригинальные предположения о физической природе времени. Для нас, в Солнечной системе, время можно уподобить вектору, однонаправленному из прошлого в будущее. Во Вселенной же ток времени может идти и вспять, и в сторону, т.е. перпендикулярно, под углом оси прошлое-будущее. Герои Снегова открывают этот феномен и ускользают из плена безвременья, в который их заключили было рамиры, чтобы избавиться от помех, невольно чинимых вторжением звездного флота пришельцев. Наряду с известной энергетической гипотезой времени проф. Н.А.Козырева, гипотеза С.Снегова (по образованию физика) — одна из немногих концепций в этой почти неизведанной области естествознания.

Роман, тем не менее, написан не как астрофизическая публикация. В драматических приключениях и размышлениях героев выдвигается мысль об отношении различных типов жизни друг к другу и к Мирозданию, о путях и целях космических цивилизаций разного уровня. В трех частях космической одиссеи писатель разнообразными красками, от эпической интонации до иронической, рисует становление галактического содружества. Бывшие разрушители («демиурги»), развивавшиеся на путях агрессии, миролюбивые галакты, пассивно замкнувшиеся было в своем бессмертии, земное коммунистическое человечество, — все столь несхожие цивилизации находят новое направление своему прогрессу в совместном овладении космическим пространством.

В заключительном романе трилогии звездная экспедиция содружества не только открывает неизвестные законы природы, но и сталкивается с психологической загадкой сверхцивилизации в центре Галактики… Занятые грандиозной стабилизацией Мироздания, рамиры не принимают всерьез пришельцев с их «ничтожными» возможностями воздействия на природу. «Да, — мысленно обращается к рамирам герой Снегова, — я крохотный организм, муравей по сравнению с вами. Но вся Вселенная — во мне!.. Мой крохотный мозг способен образовать 1060 сочетаний — много, больше, чем имеется материальных частиц и волн во всемирном космосе… в любом живом индивидууме Вселенная воссоздает всю себя» (с.267-268). И всякий раз — по-другому! Неповторим каждый микрокосм мысли.

Но не может ли быть столь же уникален и каждый иной тип разумной жизни? «У демиургов врожденные способности к небесной механике. Мы сильней их в ощущении добра и зла, наша человеческая особенность — отстаивание справедливой морали»[99]. А интеллект рамиров, предположил адмирал звездного флота, возможно, просто неиндивидуален. Возможно, рамиры мыслят «за всех себя» (с.257). И оттого еще, что они, быть может, «мертвая материя (по человеческим представлениям о живом, — А.Б.), до того самоорганизовавшаяся, что стала разумной» (с.266), рамиры «безразличны» к запросам индивидуального разума, хотя и не равнодушны к судьбам мира. И адмирал ищет контакт на путях чистой логики. На той основе, что между диалектикой природы и социальной моралью не должно быть непроходимой стены. «Вы — устойчивость мира, его сохранение… А мы — развитие мира, прорыв его инерции… Не пора ли нам объединиться… Мы взамен вашей всеобщности однообразия вносим в природу новый животворящий принцип — нарастание своеобразий, всеобщность неодинаковостей» (с.268-269).

В первой части трилогии был выдвинут постулат, родственный морали Великого Кольца у Ивана Ефремова: «Человек всему разумному и доброму во Вселенной — друг»[100]. В заключительном романе раскрылась рациональная логика этой посылки. Разум не может не быть добрым к любому иному разуму, сознавая, что неодинаковостью своей они дополняют друг друга в освоении Мироздания.

Учеными разработана количественная шкала оценки внеземных цивилизаций по уровню энергетического воздействия на природу. Не суждено ли научно-фантастической литературе выдвинуть критерий качественный, по типу разумности? Художественное человекопознание опирается ведь на богатейший опыт исследования интеллектов, которые отличаются друг от друга не только уровнем, но и своей структурой, направленностью интереса и т.п. Почему бы не представить себе индивидуально-личное мышление (наиболее специфично выраженное в художественном творчестве) и безлично всеобщее (характерно представленное научным познанием), которые сосуществуют в человечестве как две стороны единого целого, в виде обособленных типов? Варианты того и другого, кстати сказать, не раз противопоставлялись в научной фантастике В советской фантастике сложилась иная мысль: почему бы уникальным типам разумной жизни во Вселенной взаимно не дополнять друг друга?

Современный научно-фантастический роман творчески развивает выдвинутый еще Циолковским принцип объединенного освоения космического пространства. Мораль дружбы и сотрудничества мыслится наиболее специфическим свойством цивилизации любого уровня как решающее условие и показатель ее созидательного потенциала. В этом отношении знаменательный резонанс имела — и не только в советской фантастике — книга И.Ефремова «Туманность Андромеды». Будущее коммунистическое человечество впервые осмыслялось в ней как планетарно не замкнутая социальная система, и как звено вселенской цепи разума.

Концепция Великого Кольца формировалась и как полемическая антитеза западной фантастике. В повести «Сердце Змеи» 1959), своего рода эпилоге к роману «Туманность Андромеды», писатель рисовал встречу землян с инопланетным космическим кораблем в духе, прямо противоположном аналогичному эпизоду рассказа М.Лейнстера «Первый контакт». У Лейнстера взаимное недоверие приводит к «пату», из которого указывает сомнительный выход мораль бизнеса. У Ефремова представители чужих миров встречаются и расстаются как братья. Известный американский писатель-фантаст и ученый А. Азимов в предисловии к переведеному в США сборнику «More Soviet Science Fiction» так излагал конфронтацию сюжетов: «Если коммунистическое общество будет продолжаться, то все хорошее и благородное в человеке будет развиваться, и люди будут жить в любви и согласии. А, с другой стороны, Ефремов подчеркивает, что такое счастье невозможно при капитализме»[101].

Действительно, испытание коммунистической морали в космической ситуации влечет и такой вывод. Но в своем творчестве советский фантаст испытывает нашу мораль и на космическую универсальность. Коммунисты ведь отстаивают благородные чувства, но только из этических побуждений. Космический угол зрения позволяет оценить дух дружбы и сотрудничества, взаимопомощи и взаимной ответственности земных рас и народов как жизненную целесообразность разума. «На высшей ступени развития, — убеждены герои Ефремова, — никакого непонимания между мыслящими существами быть не может», ибо «мышление следует законам мироздания, которые едины повсюду».[102]