Следом за матерью вошла ее копия, только без очков. Отличить их друг от друга можно было лишь по возрасту и прическам. У матери волосы на затылке стянуты резинкой и торчали хвостиком, а у дочери коротко подстрижены, с челкой на лбу. Девушка поставила на стол специи и тут же отошла, точно спряталась за широкую спину отца.
— Граждане, прошу не накидываться — пельмени горячие, — сказала Светлана Петровна, — на прошлой неделе один командир поспешил, обжегся и все пиво один выпил, остужая горло.
Владимир Лукьянович засмеялся, а Светлана Петровна продолжала с насмешливыми нотками в голосе:
— Ксения, ухаживай за отцом, проявляй заботу о кормильце. Ты ведь у нас теперь, как солнышко зимой, — появишься ненадолго, а потом неделями нет. Мальчики, что же вы? Гость у нас в доме обслуживается сам.
Владимир Лукьянович разлил по бокалам пиво.
— Ну, сынки, приступим. Чтоб вам служилось в полку с пользой для себя и отечества. За инженерные войска!
Малахов с трудом сделал глоток. Он терпеть не мог пива, предпочитая всем крепким напиткам молоко, но в мужской компании стеснялся сказать об этом. Пельмени были на удивление вкусными: сочными, острыми, пожалуй, таких Малахов еще не ел. Он накинулся на пельмени с прожорливостью голодающего, пока Виталий не толкнул его под столом ногой. Малахов опомнился и стыдливо взглянул на замполита. Груздев вытер потное лицо полотенцем, положил на тарелку Малахова еще добрую порцию пельменей и разлил по бокалам остатки пива.
— Давайте, сынки, еще раз за инженерные наши, самые лучшие во всей армии войска.
— У десантников форма красивее, — сказал Виталий.
Груздев посмотрел на него с удивлением, словно не мог понять: как можно такое говорить всерьез?
— Красивее, ну и что? То ж форма, а я про содержание говорю. Кто такой по природе своей мужчина? Воин и строитель. Ни один род войск так не соответствует природе мужчины, как наши инженерные войска. Ни один! Что в войну, что в мирное время. Вот вам пример: после училища я служил в группе Советских войск в Германии командиром инженерно-дорожной роты. Возвращаемся мы как-то с учений, командир полка говорит: «Можешь, Груздев, следовать на зимние квартиры». Я только домой ввалился — замерз, голоден, короче, после недели мытарств попал, наконец, в домашнее тепло и уют. Светлана Петровна борщ на стол ставит, сметанку… И тут — я за ложку, а в дверь посыльный: «Срочно! В штаб!» Что ты будешь делать!.. Кинул я на борщ прощальный взгляд и в штаб. А там немцами дежурная комната забита: «Геноссе официр, геноссе официр, пионир льод…» Короче, выясняется: надо спасать городскую электростанцию. Вода в реке вымерзла. Это для нас мороз в двадцать пять градусов не мороз, а для них бедствие. На таком морозе у них все работы остановились. Только наши солдаты и могли работать.
— А что можно сделать, если вода вымерзла? — спросил удивленно Малахов.
— Поднять воду, чтобы турбины могли ее захватывать, — сказал Виталий.
— Правильно мыслишь, лейтенант. Забили мы сваи, чтобы стеснить воду и поднять ее. Три ряда забили — мало! Пришлось делать фашины и загатить метра четыре глубиной… Короче, подняли воду, и электростанция заработала. Вот что значит сапер даже в мирное время. Я уже не говорю о бомбах и снарядах, которые наши саперы обезвреживают… В прошлом году на учениях танкисты на старую бомбу наткнулись. Оцепили весь район и сидели ждали, пока саперы приедут. Я это к чему веду? Все к нашим инженерным войскам, сынок. А форма, что ж, она и есть форма, а не суть. Ты какое училище кончал?
— Калининградское, — сказал Виталий.
— Хорошее училище. Знаю. У нас много оттуда выпускников служат. А ты, Борис Петрович, что кончал?
— Инженерно-строительный. Теперь вот… пришел к вам на два года.
— Считаю, что тебе повезло, раз к нам попал. Наш полк, можно сказать, из лучших лучший. Только забудь, что всего на два года. Выкинь из головы напрочь — это мой тебе совет.
— Почему? — встревожился Малахов.
— Потому, сынок, что нельзя хорошо служить временно. Ты, конечно, уйдешь в запас в положенное время, если захочешь, но сейчас забудь об этом.
— Я понимаю, — сказал Малахов и заторопился, — правда, боюсь, получится ли у меня? У Виталия военное училище, есть командирский опыт, а у меня… просто институт. Военная кафедра — это не то… Даже при условии равных военных знаний, какой из меня офицер?
Груздев отодвинул тарелку, положил на стол руки и сплел толстые, с рыжеватыми волосками на фалангах, пальцы.
— Офицера делает не сумма полученных знаний, а вся система училища. В этом ты прав.
— Курсантский хлеб не сладок, — сказал Виталий с гордостью, — прежде чем командовать, надо научиться подчиняться. Старая истина.
— Конечно, и это тоже, — согласился Груздев. — Но главное, подчиняться не бездумно. Надо научиться выполнять задачи с максимальным использованием творческих усилий. С умом и пониманием! И вот тут-то, я уверен, Борис Петрович, ты силен.
— Почему?
— Потому что сомневаешься. Значит, умеешь думать. Это очень важно. Без этого качества нет командира. Ты сомневаешься, следовательно, ищешь, и я верю, что из тебя получится отличный командир.
Малахов вдруг почувствовал прилив необычайной симпатии к этому человеку.
После многих дней сомнений и тревог душу будто отпустило что-то недоброе, что держало его все эти дни в напряжении. Пожалуй, до сих пор только с отцом он мог говорить с такой полной свободой, не боясь, что в его словах услышат совсем не то, что он хотел сказать.
Светлана Петровна и Ксана сидели все это время тихонько, стараясь не сбить разговор неосторожным движением. Малахов только сейчас, размягченный вспыхнувшей симпатией к замполиту, разглядел его дочь.
Она сидела, прислонясь головой к мощному плечу отца, и куталась в пуховый Платок. На маленьком курносом лице со светлой челкой, прикрывающей лоб, казалось, жили только глаза. Голубые, глубокие, как у отца, хотя для голубых глаз глубина редкость. Она была не во вкусе Малахова, но он давно уже не встречал таких милых, уютных — да-да, другого слова не подберешь — девушек, с чистыми естественными лицами без следа косметики.
Сердце Малахова дрогнуло от нежности. На факультете были красивые, просто артистически красивые девушки. Многие были умны, начитанны, с сильными характерами и мужской хваткой в работе. Он относился к ним с уважением, с некоторыми дружил, но ни одна из них не вызвала в нем желания помочь, уберечь, оградить от беды или непогоды. «Она похожа на одуванчик», — с умилением думал он, глядя на Ксюшу.
Ксюша почувствовала его взгляд и смутилась.
— Мама, я уберу посуду? Там чайник, наверное, кипит…
Малахов вскочил.
— Разрешите, я помогу вам…
— Сиди, сиди, — добродушно сказал Груздев. — Пусть Ксения похозяйничает в охотку. Совсем отвыкла от дома в своем общежитии. Живут несчастные медички на холостяцкую ногу, где пирожок, где булочку перехватят… Пока докторами станут, разучатся мужу борщ варить.
Ксюша вспыхнула, молча собрала тарелки и ушла на кухню.
Хуторчук поднялся.
— Спасибо, Светлана Петровна, ваши пельмени выше похвал. Я таких еще не едал. Владимир Лукьянович, разрешите откланяться?
На лестнице Малахов удивленно спросил:
— Ты чего вскочил?
— Тебя дурака спасал. Уставился на командирскую дочку… Девчонка на кухню даже сбежала.
— Из-за меня? — поразился Малахов. — Почему?
— Потому, уважаемый, что нет ничего пошлее, чем лейтенант, ударяющий за дочкой начальника, понятно?
— Разве я ударял? Я просто смотрел на милую хорошую девушку. Ты не имеешь права так говорить.
— Имею, — жестко сказал Хуторчук, — я тоже однажды посмотрел на милую хорошую, а потом… — Он оборвал фразу и быстро пошел вниз. — Идем, завтра рано вставать.
Малахов поплелся следом, жалея, что так внезапно оборвался нужный душевный разговор. Он верил Виталию, но понять логику его поступка не мог. Да и не хотел. Обдумывая по привычке слова и поступки людей, он перебирал в памяти все сказанное ему и Виталию подполковником, решил, что самым важным для него на ближайшие дни было напутствие Владимира Лукьяновича, произнесенное уже на пороге: