В ту же секунду я пожалел, что поспешил со своим подарком. В калитку вошёл доктор и спросил меня, как чувствует себя мать. Мишка посмотрел на меня, вылупив глаза, — значит, я не наврал ему. Чего же ради я подарил ему ножик? На всякий случай он припустил бежать.

Доставая из кармана нож, я нащупал квитанцию на Снежка. Эту главную улику непременно нужно было спрятать. Держать квитанцию дома было опасно: у меня не было собственного стола или хотя бы ящика, который я мог бы за крыть на ключ. Безопаснее всего было спрятать её на пустыре, в одной из старых бочек.

Я пробрался на пустырь. С самого утра у меня не было возможности прочесть, что написано в квитанции. Теперь уже было темно, и я с трудом разглядывал буквы.

«Принята в заклад от Семёнова Николая белая меховая шкурка в количестве одна. Сроком на один месяц», — прочёл я.

Не веря себе, я ещё и ещё перечитывал вписанные в квитанцию ровными круглыми буквами строки…

— Белая меховая шкурка! Белая шкурка! Шкурка! — громко шептал я, продолжая держать перед глазами квитанцию. Потом всё качнулось вокруг, и я, чтобы не упасть, сел прямо на землю.

Может быть, читая эти строки, вы улыбаетесь. Ведь это похоже на забавную историю. Если бы это было так…

В исступлении я вырвал из земли прошлогодние кустики какой-то жёсткой колючей травы. Я кусал рукав своей рубашки, чтобы удержать крик.

«Шкурка! Шкурка! Меховое изделие! Вместо живого тёплого Снежка, который так громко мурлыкал у матери на коленях, я получу обратно его шкурку! Вот такую мёртвую, как лисичка на одноглазом боа той барыньки… Она будет лежать в ящике с чёрным номером… Она будет пахнуть нафталином… Почему я не решился сказать Храниду, что буду приносить еду для Снежка?.. Из-за этого он не понял меня…» В ушах у меня будто шумела водяная мельница. Мелькали тёмные пятна перед глазами. «Шкурка будет лежать в одном из тех ящиков с чёрными номерами… Бедный, милый Снежок! Прости меня! Прости меня, Снежок! Снежок! Снежок! Я негодяй! Трус! Прости меня!..»

Резкий гудок паровоза, пронёсшегося вдали на всех парах, напомнил мне, что нужно идти домой. Засунув квитанцию обратно в карман, я побрёл к дому, продолжая всхлипывать.

До рассвета я не спал, прислушиваясь к каждому шороху из комнаты, где лежала мать. Отец всё время сидел у её кровати. Приняв лекарство, привезённое доктором из городской больницы, мать, наконец, задремала. На рассвете бабушка сменила отца. Сквозь неплотно прикрытую дверь я видел, как бабушка с работой в руках сидела подле окна, поминутно взглядывая на спящую мать. Потом, измученный, я всё-таки уснул.

Утром меня разбудил отец.

— Алексей! Пора в школу!

У матери сидела Сёмкина хозяйка. Мать чувствовала себя лучше, но была очень слаба. Видел я её только издали.

После чая бабушка надела на голову чёрную плетёную косынку, которую она носила только в тех случаях, когда ходила по делам или в церковь. Я понял, что она идёт к Храниду… Отец тоже собирался идти на службу.

— Провожу тебя до школы, Алексей! — сказал отец. — Нам по пути.

Это было первый раз в жизни, что он предложил пойти вместе. Видно, на душе у него было очень тяжело.

Так как я пришёл в класс минут за двадцать до звонка, то я успел решить задачи и кое-как выучить стихотворение. На уроках я был невнимателен и поминутно хватался за карман, боясь, не потерял ли я квитанцию из ломбарда.

Торопыгин несколько раз заговаривал со мной, но я смотрел на него волком. Я злился, что, поддавшись страху, зря подарил ему Сёмкин ножик.

Как только кончился последний урок, я стремглав выскочил из школы.

— Власьев, пойдём вместе! — крикнул Торопыгин мне вслед.

— Я в аптеку! — соврал я и побежал к ломбарду.

Погода, холодная и пасмурная с утра, совсем испортилась. Лил дождь, и в воздухе временами кружились снежинки. Не обращая внимания на лужи и потоки грязи, я мчался к ломбарду. Про себя я шептал фразы, которые скажу Храниду. Я собирался просить его только об одном: не убивать Снежка и принимать еду для него до тех пор, пока я не выкуплю его. В сумке у меня лежали кусок хлеба и немного варёного мяса. Мясо я потихоньку вытащил из чугунка со щами на кухне.

Когда я подбежал к ломбарду, повалил такой густой снег» что я не сразу разглядел, что на дверях висит объявление. Только подёргав дверь, я увидел его.

было написано в объявлении.

Теперь я заметил, что окна ломбарда, выходившие на улицу, были закрыты ставнями. На ставнях висели большие чёрные замки.

Я кинулся к воротам и постучал в калитку. Может быть, Хранид всё-таки возьмёт еду для Снежка… Но никто не шёл на мой стук. Я колотил руками и ногами так, что грохот разносился по всей улице… Всё было напрасно…

Я понял: в доме никого нет. Разве только глухонемая сестра сторожа, но она всё равно не услышит. Забыв всякую осторожность, я бродил подле ломбарда. Вот так близко от меня, отделённый всего одной бревенчатой стеной, сидел в комнате, пропахшей нафталином, наш Снежок. Бедный, голодный Снежок… «Сегодня среда. Снежок не ел уже три дня», — высчитал я.

Снег продолжал идти. Он падал огромными мокрыми хлопьями, похожими на нащипанную вату. Прохожих на улице не было, непогода загнала всех по домам. Я заметил, что под воротами была довольно широкая щель.

Убедившись, что поблизости никого нет, я лёг на живот прямо в месиво из грязи и снега и попробовал пролезть под ворота. После некоторого усилия мне это удалось. Мокрый и грязный, Я обогнул дом и подошёл к заднему крыльцу. Под навесом стоял самовар, из которого шёл пар. «Значит, в доме кто-то есть. Я передам еду для Снежка…» — шевельнулась во мне надежда. Я робко постучал в дверь.

В ту же секунду из чуланчика, пристроенного рядом с крыльцом, выскочила глухонемая. В руках у неё был большой окровавленный нож…

Она схватила меня за шиворот и стала трясти изо всех сил, мыча и брызгая мне в лицо слюной.

С криком я вырвался от неё и бросился к воротам. Глухонемая с мычанием бежала за мной. Я понял: если я полезу под ворота — она настигнет меня. И вдруг я увидел в калитке щеколду. Меня до сих пор удивляет, как это я, в минуту отчаянного страха, всё-таки успел заметить её.

Подняв щеколду, я выскочил на улицу и помчался, наверное, с не меньшей быстротой, чем ковбой на вороном коне, нарисованный на обложке той книжки, которую мне показывал Сёмка. Некоторое время я ещё слышал позади мычание глухонемой и шлёпанье её босых ног по мосткам, потом я понял, что она отстала.

Должно быть, у меня был очень странный вид, когда я пришёл домой. Как только бабушка увидела меня, она спросила, не заболел ли я.

— Только ещё не хватает, чтобы и ты свалился! — сказала она. — Машеньке опять хуже стало. (Мою мать бабушка всегда называла Машенькой.) Жар сильный поднялся. Ты пока не ходи к ней, Алёша.

Я уверял бабушку, что вполне здоров, только немного устал, так как сегодня было много уроков. Заметив, что я совершенно вымок, бабушка велела всё снять с себя и залезть под одеяло.

— Казалось мне, что в щах остался кусок мяса… — бормотала она, шаря ложкой в чугунке. — Хотела тебе дать…

Ещё утром, услышав такую фразу, я непременно смутился бы, но после всего пережитого в ломбарде я почти не обратил на неё внимания. Мне было уже всё равно…

Забравшись на бабушкину кровать за шкафом, я закрылся тёплым одеялом, но никак не мог согреться. Меня била дрожь, как в сильном жару. «Что делать? Что? — твердил я. — Опять пойти к Храниду»? Но при мысли о глухонемой меня всего подбрасывало и зубы начинали стучать.

«Почему нож был в крови? Она кого-то резала в чулане… Она, наверное, сумасшедшая!»

В комнату вошла бабушка и сказала мне, забирая мою мокрую одежду:

— Не забудь потом написать на памятке, что следующий срок перезаклада отцовских часов двадцатого июля. Хорошо, что спозаранку пошла, а то бы не застала Хранида. Он на три дня уехал по делам.