— Скажешь Ягаше, чтобы ел все без остатка. Тогда и на ноги подымется…

После случая на берегу работные ласкательно звали пробирного мастера Ягашей. Каждый произносил это имя на русский лад с выражением глубокого уважения.

Юнганс, как только встал на ноги, пошел в пробирную для прежних опытов. Он словно колдовал. То заставлял приготовить известь, то нажечь пепла от осиновых и березовых дров. Работные зорко оберегали мастера от тяжелой работы. Как по команде, набрасывались на нее.

Однажды ночью, в перерыве между сменами, Юнганс остался в пробирной один. Горн гудел от бушевавшего в нем расплавленного серебристого свинца — «веркблея». Юнганс добавил туда пеплу и извести, включил воздуходувные меха. Вскоре на поверхности расплавленного металла образовалась и стала расти шапка густой ноздреватой пены. Через верхнее отверстие в горне Юнганс постепенно выпускал пену — окисленный свинец, или глет. Когда расплавленная масса села ниже отверстия, Юнганс принялся снимать пену черпаком.

Из огненного зева горна бил невыносимый жар. Бритое лицо Юнганса стало медным. В висках — частый звонкий перестук, словно невидимые легкие молоточки где-то рядом били по наковальне. Едкие свинцовые пары до отказа заполнили пробирню. Наконец, пены не стало. Юнганс приник к смотровому оконцу в горне. Огнедышащая поверхность расплавленного металла «бликовала» — струилась от нежных, красивых радуг. Юнганс включил дутье. Растаяли радуги. Затвердевший металл саксонец стал поливать горячей, затем холодной водой. Металл вскоре окончательно остыл. То было настоящее «бликовое» серебро — «бликзильбер», упругое и вязкое.

Усталость повалила Юнганса на рудную кучу. Тяжелый нездоровый сон моментально сомкнул веки.

В утреннюю смену, как и обычно, работные принялись будить мастера сначала несмело, потом настойчиво. От страшной и верной догадки отпрянули в сторону.

Пришел заводской лекарь, взглянул в посиневшее лицо Юнганса, определил свинцовое отравление.

Из горна извлекли серебряный слиток весом свыше двадцати семи фунтов.

Сидоров стоял с обнаженной головой около умершего, удивленно думал: «Чудной саксонец был. Через смерть добился своего. А ради чего пекся? Правда, жалованье от хозяина получал большое, но похоронить не на что: до последнего алтына все раздавал работным… Чудак!»

Вся Колывань хоронила саксонца. Позже не одно поколение работных вспоминало теплым, задушевным словом любознательного и добронравого Иоганна Юнганса. В родительские недели его могила ярче других пестрела от живых весенних цветов.

Штейгер Филипп Трегер с приездом в Колывань узнал, что соотечественники получают несравненно больше, чем он, жалованья, и сразу же стал просить прибавки. Приказчик молчаливо выслушал, холодно ответил:

— Не могу. Контракт подписал сам хозяин. С него и спрашивай.

Против русских штейгеров Трегеру платили в шесть раз больше, и поэтому на его просьбы из Невьянска приходил неизменный отказ. Трегер и слушать не хотел, что по знанию горного дела стоял намного ниже своих соотечественников, и затаил обиду на хозяина. Краем уха он прослышал об открытии Лелеснова и живо заинтересовался им. «Если только в рудах Змеевой горы содержится самородное золото и серебро, то сама императрица пожелает овладеть ими. Демидову же придется уйти из Колывани. За открытие можно ждать монаршей награды…» Сам собой выпадал удобный случай отомстить Демидову и заодно погреть руки.

Трегер шел к поставленной цели осторожно и не спеша. Стоило прежде всего добиться расположения Федора, чтобы вызвать на откровенность в предстоящих разговорах.

Своим первым встречам с Федором Трегер старался придать характер чистой случайности и всякий раз растягивал широкое лицо в притворной улыбке. Трегер хорошо говорил по-русски. Разговор постепенно с пустяков переходил на более серьезное. Хитрый штейгер не упускал подходящего момента, чтобы незаметно для самолюбия Федора поучать его в горном деле.

Как-то Трегер пришел домой к Федору и начал исподволь подливать масла в огонь:

— Ай как неуютно живет русский штейгер! Холод и запустение в квартире. А где же семья? — И как бы совсем вскользь бросил: — Тебе, Федор, за одно Змеевское открытие полагается жить по-иному…

Через несколько дней Трегер, что называется, подступил с ножом к горлу.

— Ты штейгер, я — тоже. Скажи сущую правду о Змеевой горе. Все останется между нами. Если руды стоящие, можно получить награду, минуя Демидова. От самой императрицы. Я берусь за то…

Трегер в подробностях изложил свой план получения награды и вопросительно смотрел на притихшего коллегу. Заметив нерешительность его, поспешил успокоить:

— Мы ничего не теряем от того. Награду просить будем не у Демидова. Если и не дадут, так он не узнает о нашей просьбе. Попытаемся. Как говорят у вас, спыток — не убыток…

Федор и Соленый долго ломали голову над предложением. Почему-то думалось совсем не о награде, а о другом: чтобы к богатствам Змеевой горы на пользу себе, наконец, приложил руку человек, иначе терялся смысл рудных поисков.

— Но есть строгий наказ хозяина попридержать тайну, — напомнил Федор.

Соленый на то сказал:

— Кто знает… может, такую канитель тянет приказчик, а не хозяин. К тому же Демидов не указ императрице. А нам его гнев нипочем. Все при нас, собрались и тягу, ищи ветра в поле, облачка на осеннем небе…

И порешили…

Федор побывал с Трегером на Змеевой горе, показал место, но из-за спешки не рассказал про свойства руд. Трегер взял у Федора и по-хозяйски завернул в тряпицу лепестки и волосики самородного золота и серебра.

— Награда будет!

Приспела первая оказия, и Сидоров отправил серебро, выплавленное Юнгансом, в Невьянск. На серебро накинули не одну одежку. Положили в кованый железный ящичек под двумя замками и сургучными печатями в деревянных углублениях, чтобы не ломались. Ящичек укутали в мягкую козлину, туго стянули ремнями и положили в плотный крепкий сундук из березовых досок. Углы скрепили свинцовыми пломбами. Оттиски печатей и пломб начальник караульной команды завода вез с собой для контроля в Невьянске при сдаче груза. Ему же Сидоров вручил доношение об открытии серебра в колыванских рудах.

Приказчик лишь приблизительно писал хозяину о способе отделения серебра и свою неосведомленность оправдывал внезапной смертью Юнганса. В предчувствии хлопот Сидоров в душе отменно ругал себя за непозволительное равнодушие к опытам Юнганса. Стоило в свое время внимательно присмотреться, и смерть Юнганса не принесла бы нежелательных забот.

Тут, как на грех, из Кузнецкой воеводской канцелярии чиновники нагрянули с проверкой списков работных — по свежим следам искали разбойных людишек, а заодно нетчиков, скрывавшихся от уплаты государственных подушных податей. Приказчик поначалу открещивался от напасти указом царя Петра о берг-привилегиях. Придиры-чиновники вежливо дали понять, что настали иные времена. Пришлось уступить. Но пока шла ряда, приказчик втихомолку выправил списки и контракты, прежние фамилии пришлых заменил на новые и через надежных людей строго предупредил о том всех работных. В эти дни жители Колывани не называли друг друга по имени и фамилии — боялись выболтать чиновникам про затею приказчика.

По списку дошла очередь до Соленого, и чиновники враз заерзали на стульях:

— Это что за птица? Неслыханная фамилия! Не иначе, как прозвище, за которым скрывается другой человек! Где сейчас он?

Приказчик все успел предусмотреть. Ткнул пальцем в графу списка «откуда прибыл». Там значилось:

Обезоружил чиновников и потом с достоинством пояснил:

— Находится тот Соленый в отлучке… за поиском руд.

Чиновники пображничали день-другой и отбыли восвояси. Для порядку о своем приезде наложили резолюцию: