— Ну хорошо, а от Волка ты как ушел?

— От Волка? Ну смотри сама.

Колобок откатился в сторону, удобно уселся (а может, встал на голову — кто его разберет!) и стал чертить прутиком на песке:

— Вот волчий лог, знаешь это место? Это ручей, тут поваленная сосна, тут колючий кустарник, а это — заросли крапивы. Вот эта шишка будет волк, а желудь пусть изображает меня. Понимаешь?

— Нет пока, — призналась Лиса.

Колобок передвинул шишку вправо, желудь влево, и произвел еще несколько манипуляций.

— Теперь понимаешь?

— То есть, ты сюда, Волк туда, а ты тогда… Ага, поняла!

— Умница! — похвалил Колобок. — Ты, может, и глухая, но не глупая.

— Ну, Заяц — это пустяки, а как ты ушел от дедушки с бабушкой?

— Заяц, как-раз, не пустяки, — строго произнес Колобок. — Да будет тебе известно, у него есть коронный удар задней лапой. Может брюхо разодрать за милую душу! Поэтому никогда не пытайся ухватить зайца за живот, только за загривок!

— Правда? Я не знала… Спасибо.

— Не за что.

— А все-таки, как ты ушел от дедушки? У него же ружье!

— Да, это было самое сложное из моих дел, — признал Колобок. — Боюсь, я не смогу тебе ничего сейчас объяснить. Не на первом занятии. Чтобы понять, как уйти от дедушки, тебе предстоит еще учиться и учиться.

— А как бы ты… как бы Вы ушли от меня?

— Да я от тебя уже ушел! — рассмеялся Колобок. — Неужели еще не поняла?

Лиса растерянно моргнула.

— О-о… Да. Поняла. Спасибо, Учитель.

И, сложив лапы на груди, она низко поклонилась Колобку.

Ночью, когда над крышами города поднимается зловещая бледная Луна, он выходит из дома совершать свое темное дело. Крадучись, незримой тенью, он пробирается по улицам, вдоль стен, за кустами, стараясь никому не попадаться на глаза. Он заглядывает в каждую подворотню, в каждый сырой угол — туда, где может безбоязненно утолить вечно мучащую его жажду. В его руке — разводной ключ. Найдя жертву, он бросается на нее и одним привычным движением отворачивает головку — а затем припадает губами к бьющей струе и жадно, взахлеб, пьет горячую, пахнущую железом воду, пока его живот не раздувается как у насосавшегося комара. Оставив наконец истекающую последними каплями трубу, он бредет домой, удовлетворенно побулькивая.

— Мойша! — встречает его в дверях жена. — В кране опять нет воды!

— Я знаю… — отвечает он и загадочно усмехается.

Жил да был некий Дурак. Может, Иван, может, Жан, или Христофор — имени до нас история не донесла. Потому что это именно история, а никакая не сказка. Всё, что нам известно сегодня про Дурака — что был он именно Дурак и никак иначе!

Дурак был из простых, не высокородных. Крестьянствовал понемногу — не то репу выращивал, не то овцами торговал, несущественно.

Вот сидел он однажды на пеньке у дороги, смотрит — старуха идет. И прямо к нему. «Дай мне, говорит, добрый молодец, водички попить, совсем в горле пересохло».

Был бы Дурак умным, плюнул бы через левое плечо и удрал бы, куда глаза глядят. Но поскольку умным он не был, то как ни в чем не бывало протянул старухе свою фляжку, да еще и местечко не пеньке уступил, передохнуть.

— Ну, спасибо, — сказала тогда старуха. — Вот ты и совершил доброе дело, теперь загадывай три желания, а я их исполню.

— Почему?! — испугался Дурак. — За что, бабушка?

— А за то, что водички мне дал попить. Теперь не отвертишься! Я ведь Не-Просто-Так-Старушка!

— Ой, мамочки! — запричитал Дурак. — Ой, горе-то какое! Да откуда же мне было знать, что нельзя подавать старушкам воды?

— Раньше думать надо было! — одернула его Не-Просто-Так-Старушка. — Хочешь, не хочешь, а три желания твои я теперь выполню.

Горько заплакал тогда Дурак.

— Не хочу три желания! Мне ведь тогда волей-неволей придется в герои податься. Не бывает так, чтобы чудеса, и без подвигов. А какой из меня герой? У меня же дом, хозяйство, быт налажен. А тут срывайся с места, иди блуждай по белу свету, пока сказка не получится. А сказки тоже не всегда со счастливым концом бывают!

— Зато твое имя навсегда останется в памяти народной! — ехидно заметила Не-Просто-Так-Старушка. — Так что давай, начинай.

— Не хочу, чтобы мое имя оставалось в памяти! — насупился Дурак. — Хочу жить, как все люди. И чтоб никаких чудес!

Не-Просто-Так-Старушка присвистнула и задумалась.

— Ну ты и загадал… Чтобы никаких чудес, говоришь..? И как все люди? Не знаю даже, хватит ли моих сил… Расслоение реальности… мдя.

Но сил у Не-Просто-Так-Старушки, конечно, хватило. У них, у Не-Просто-Так-Старушек, на такие гадости всегда силы находятся.

Три желания Дурака исполнились в наилучшем виде.

Никаких чудес с ним больше не происходило. Жить Дурак стал, как все люди — а потому и у остальных людей чудеса закончились.

А имени его история не сохранила.

Король милостиво кивнул летописцу:

— А, пришел? Заходи.

— Спасибо, Ваше Величество.

— Можно опустить титулы. Значит, ты — историк?

— Да, Ваше Величество.

— Историю пишешь?

— В некотором роде…

— Вот садись и пиши. А я буду диктовать.

— Но, Ваше…

— Садись-садись, не спорь. А то ведь другого историка приглашу.

Летописец послушно рухнул на стул. Король заложил руки за спину и стал ходить по кабинету туда-сюда, задумчиво глядя в потолок и шевеля губами.

— Значит, так. Пиши с красной строки: «Славное правление короля Георга Тридесятого Железнорукого (даты рождения и смерти пока пропусти) началось в тысяча четыреста лохматом году и ознаменовалось…»

— Но, Ваше величество! — воскликнул летописец. — В тысяча четыреста лохматом году правил Ваш старший брат! А Вам было всего четыре года. И Вас зовут не Железнорукий, а…

— А?.. — приглашающе оскалился Георг Тридесятый.

— … а Длинноносый… — тихо договорил Летописец.

Король согласно кивнул.

— Правильно. Если бы меня звали как положено, я бы в твоих услугах не нуждался. А так приходится исправлять чужие ошибки. Так что ты пиши, пиши.

— Но в тысяча четыреста лохматом году…

— Правил я! И оставим эту тему.

— Но так же нельзя! Ведь вам было всего…

— Двадцать четыре года. Напиши, что я родился на двадцать лет раньше. А мой брат к тому времени уже умер. Его… скажем, отравили.

— Но ведь на самом деле его отравили на шестнадцать лет позднее!

— А кто знает, как оно было на самом деле? — доверительно наклонился к летописцу король. — А кто будет об этом знать через двести лет? Никто. Кроме таких же собак-историков, как ты. А они будут знать только то, что ты сейчас напишешь.

— Но ведь есть же и другие источники…

— Неважно. Есть другие, а будет и этот. Пусть там, в будущем, историки спорят, когда я родился. Мнения могут и разделиться, я не возражаю. Я за свободу мысли.

— Хорошо… — летописец вжал голову в плечи и быстро заскрипел пером по пергаменту.

— На чем мы остановились? А, «ознаменовалось»! Хм… как лучше написать: «завоеванием Тридевятых земель» или «покорением Тридевятых земель»?

— Тридевятых?.. Но они ведь принадлежат Некоторому царству-государству!

— Ну и что с того? Надо думать о будущем. Через двести лет мой пра-пра-правнук сможет на основании этого документа претендовать на Некоторую корону. Ты пиши, не отвлекайся.

— Что писать? «Завоевание» или «покорение»?

— Пиши «присоединение». Так лучше всего.

Летописец кивнул и вписал новую строку в историю.

— Напиши теперь, что в мое правление снизилась смертность, были самые низкие налоги, преступности не стало вовсе, зато было заложено три новых города и проложено триста миль новых дорог.

Летописец прикусил язык и молча написал требуемое, никак не комментируя.

— Я всегда прислушивался к мнению народа. Да, именно так. Ведь прислушивался?

— Да, Ваше Величество…

— Пиши. И про народную любовь ко мне пиши тоже. Всю правду, понял? Историческую правду, а не эту…