— Куда тебя прёт?

Но Аринка не расслышала его слов. В ней всё ликовало, всё пело, сердце билось где-то у горла. Ей казалось, что это сон, чудесный, неповторимый. Её неудержимо несло вперёд, точно сзади выросли крылья, и они, наверное, её унесли бы бог весть куда, если бы вовремя не подоспел Яша. Он придержал её за руку.

— Куда тебя понесло?! Иди рядом с Таней...

Аринка вздрогнула, точно проснулась. С ужасом поняла, что нарушила строй. Быстро сравнялась с Таней, исправила шаг. Испуганным взглядом стрельнула по сторонам. Кажется, никто не заметил, а кто и заметил, то, наверное, решил, что так и надо, все идут, все движутся, поймёшь ли тут? Так дошли до сельсовета. На крыльце, украшенном плакатами и флагами, стояли комсомольцы, Устин Егорыч и человек в зелёной гимнастёрке.

Аринка сразу узнала его, это был тот человек из города, который приезжал организовывать комсомольскую ячейку.

Сердечным жестом, раскинув руки, словно желая всех обнять, он громко крикнул:

— Юным пионерам большевистский привет! За дело Ленина будьте готовы!

— Всегда готовы! — слаженно ответили пионеры, вскинув руки.

Этот обмен приветствиями произвёл сильное впечатление на окружающих. Он их покорил. К восхищению ещё прибавилось уважительное почтение к этим маленьким людям в белых рубашках и кофточках с красными галстуками. Но были и такие, которые смотрели хмуро, исподлобья, словно больные нахохлившиеся птицы. Они близко не подходили: Архип Спиридоныч в своём рваном полушубке, бабка Аксинья, в стороне от них Егор Будорага...

Вскоре начался митинг. Нил, вытянув длинную шею, стоял неподвижно, как изваяние. Коля крепко держал знамя, поставленное рядом с собою. Таня, склонив голову набок, внимательно смотрела на трибуну и слушала. Её пухлые щёки ещё больше раскраснелись, словно на них давили клюкву, а маленький носик, похожий на пуговку, задавленный щеками, выглядывал беспомощно и кротко. Все были притихшие, спокойные. Только Аринка быть спокойной не могла. Её душа рвалась наружу, ей хотелось поделиться со всеми этой радостью, заглянуть каждому в глаза, что-то спросить, сказать или просто улыбнуться. А народу-то собралось — тьма-тьмущая! И старые, и малые, из соседних деревень пришли.

Человек из города говорил горячо и убеждённо:

— Мы строим новую жизнь, а в новой жизни нужны образованные люди. Агрономы, инженеры, врачи, учителя. И ваши дети должны учиться. Им жить при социализме, им строить социализм! Им строить новую жизнь!

Все слушали с большим интересом, но каждый по-своему расценивал эти слова.

После митинга пели Интернационал, пели нескладно, разноголосо, но допели до конца. Потом пионеры спели свою песню «Взвейтесь кострами».

У них получилось здорово, не напрасно они устраивали спевку. И опять протрубил горн, заплясали лёгкие палочки по барабану. Пошли обратно к школе, окружённые ещё большей толпой, провожаемые восторженными взглядами. На этот раз Аринка старалась вовсю, чтобы никаких огрехов. Главное сейчас не сбиться с шага, не потерять такт, не убежать от Тани. И она превзошла самоё себя.

Учительница Мария Александровна после митинга зашла к Аринкиным родителям.

— Ваша девочка способная, с блестящей памятью. Ей надо обязательно учиться дальше. Обязательно, обязательно, — говорила она. — И характером она сильна...

— Это точно, — улыбался Симон.

— Она своей цели добьётся, — продолжала учительница. — Главное, выбрать верную цель... Вот чего не скажу про свою племянницу Нонну. Капризна и ленива...

И вот на семейном совете было решено окончательно: отправить Арину в город к дальним родственникам, устроить в городскую школу.

В свободные от домашних дел минуты она по-прежнему бегала к своему заветному камню и, распластавшись на нём, без конца смотрела в голубую синь неба, следила за плывущими облаками. Но забираться на них и плыть в чужие страны она уже расхотела. Она знала, что и так скоро покинет эти дорогие её сердцу места и уплывёт в незнакомый город, пересечёт ту синюю каёмочку горизонта, которая столько лет была для неё недосягаемой. Аринка всегда томилась любопытством узнать: а что же там в северной стороне, за этой синей чертой?

Теперь она скоро увидит и узнает, что там. Какие люди, какие дома, какие дороги и такое ли небо, высокое и голубое? Нет, там всё не так, там всё чужое и небо чужое, родное небо может быть только в своей деревне. Боязно, ох как боязно, но до жути любопытно!

В это лето Аринка удивительно была смирной, как-то повзрослела вдруг сразу, озорством своим больше не пугала родителей. И хоть носилась по-прежнему птицей по огороду, по полям, и в руках у неё кипело всё, и казалось, как и раньше, беззаботна и легка её жизнь, но вдруг посреди работы остановится и замрёт, уставившись в одну точку.

Симон понимал состояние дочери и в такие минуты подбадривал:

— Не тужи, дочка, выше голову держи. Везде люди. Будешь сама хорошей — и к тебе хорошо. Точно. А главное, учись, старайся. Учение человека делает выше, красивее. Оно как бы озаряет его, точно.

Аринка согласно кивала головой, смущённо отворачивала голову. И что за человек этот тятя, и откуда он узнаёт её мысли? Ну хоть не думай при нём. А как задумаешься, так сразу и узнает, о чём она думает, голова у неё стеклянная, что ли?

Елизавета Петровна каждую свободную минуту садилась за машинку, обшивала Аринку. В людях надо содержать себя чисто, не наденешь что попало. И тоже была задумчива и молчалива. На Аринку не кричала, не шпиговала её, только нет-нет да и напомнит ей:

— Ты бы, Аринушка, почитала чего из учебника, не ровен час всё перезабудешь. Задачки б порешала.

— Ну вот ещё, мам, с чего это я забуду. Да спроси что хочешь, всё отвечу.

В доме Симона творилось что-то непонятное: все жили в каком-то напряжении и согласии, в ожидании чего-то непременно хорошего.

Симон пытался шутить:

— Изба у нас, что ли, перевернулась вверх тормашками и мы ходим вниз головой?

Дело в том, что и Лида задумала ехать учиться. Не отставать же ей от своих товарищей. Костя Гром с Марусей едут, Яша тоже, а Лида чем хуже? Только называется их школа по-другому — рабфак. Там учились все взрослые. И начало занятий было на месяц позже — с первого октября. Для жителей деревни было очень удобно, к этому времени с поля уже всё будет убрано.

День отъезда приближался, он уже был точно назначен, на двадцать седьмое августа. Лида вызвалась сама везти Аринку, ей надо было узнать о своих учебных делах: не надо ли каких дополнительных документов? В середине августа, когда ласточки стайками усаживались на телеграфные провода и шумно обсуждали свой далёкий полёт в тёплые края, в доме Симона начались сборы, бесконечные разговоры, напутствия, наказы, просьбы, увещевания.

— Чужого, боже упаси, никогда не тронь! Иголки не возьми, ни синь порошинки, ни макова зёрнышка. Храни тебя бог от соблазна! Честность — главное в человеке. Ему верят, его уважают, — говорила Елизавета Петровна, вспомнив, как точно такие же слова говорила ей мать, отправляя в Питер в услужение к господам. И была она только годом старше Аринки.

Накануне отъезда вечером на крылечке сидели втроём: Симон, Елизавета Петровна и Аринка. Всё было как всегда привычно и тихо, пахло свежим сеном, неуёмно стрекотали кузнечики, мирно сияли звёзды на тёмном небе. И вместе с тем было почему-то грустно, что-то как бы отрывалось, что-то уходило или терялось навсегда. Все молчали, каждый думал о своём.

Аринка понимала, что уходит что-то безвозвратно, но уловить и понять в свои годы — что, ещё не могла. Потому что человек никогда не может поймать тот момент, когда он из одного «я» перерождается в другое «я».

У Аринки уходило детство, навсегда, на веки вечные. Оно уже никогда не вернётся к ней. Всё будет вокруг таким, как сейчас, много лет будет таким, а вот она, Аринка, уже не будет такой никогда. Завтра она простится со всем этим и вступит в новую жизнь. Ей уже двенадцать лет, начнётся новая пора в её жизни — отрочество.