Белый обезумел от страха, заметался. Стаи рыбок, что плавали неподалеку, с любопытством следя за ними своими глупыми глазами, разлетелись во все стороны, словно вспугнутые птички. По песку запрыгали жемчужницы, ощетинились ежи актинии свернули свои чашечки. Лишь какой-то странный обруч, не обращая на них внимания, кувыркался под розовым коралловым кустом. Это два зубастых угря, укусив друг друга за хвосты, грызли их остервенело, катаясь по дну.
Неподалеку, за повисшей над ними, будто стрела, морской губкой, мелькнула огромная тень с удлиненной мордой. Рыба-меч? Нет! Рыба-пила! Она плавно спускалась вниз, уставившись на борцов своими плоскими глазами и вытянув перед собой пилу, на которой были нанизаны два ряда острых зубов. Приближалась, следила…
Почувствовав, что воздух у него кончается, дельфин заметался еще яростнее, а в это время безжалостные щупальца опутывали его и притягивали все ближе и ближе к зловеще скрежещущему клюву.
12
Касатка с гарпуном лежала на рифе, полузадохшаяся, лишенная сил. Кожа ее высохла и растрескалась, в голове шумела кровь, перед глазами ходили алые круги. Девятиметровое туловище ее с белым брюхом и черной спиной, как бы расплывшееся, изодранное в кровь острыми шипами кораллов, лежало на боку.
Но жизнь упорно не покидала ее измученное тело. Агония была тяжелая, мучительная, слишком жестокая даже и для такого безжалостного хищника. И все-таки это была жизнь — тонкая нить еще связывала ее с кипением, с возбуждающим и опьяняющим движением, с борьбой!
И она дождалась!
Прилив окатил ее, подтолкнул к скалам. Сначала касатка не поняла, что произошло. Просто ей стало легко-легко и прохладно. Удушье исчезло, красный туман перед глазами рассеялся. Затем она начала чувствовать. Волны ударяли ее о берег, раня потрескавшуюся кожу. Собрав последние силы, она попыталась выбраться из прибоя, но набегающие волны то и дело возвращали ее назад, к каменным громадам.
Но, наконец, ей удалось. Живучесть ее была удивительная, невероятная. Недаром прожила она столько лет с этим ржавым гарпуном в спине, не случайно стала вожаком стада…
Это произошло давно, очень давно, — тогда она плавала еще вместе со своей матерью. Они напали на стадо синих китов, на которых охотились и приплывшие в нескольких лодках китобойцы. Киты обратились в бегство, но спасались они, разумеется, не от людей — ведь они даже не знали, что это враги, — а от касаток. Тогда один гарпунщик решил излить свою злость на виновников неудачи. И когда мимо лодки проплыла черная спина, он метнул в нее гарпун. Метнул его в последний раз. Потому что мать раненой касатки молнией налетела на лодку и разнесла ее в щепки. Никому не удалось спастись — ни гарпунщику, ни шестерым гребцам, чтобы потом рассказать людям с корабля о случившемся. Но гарпун так и остался в спине касатки на память о том случае. Отметина, говорящая о выносливости.
Упорно, сантиметр за сантиметром, касатка преодолевала напор прибоя, пока, наконец, не вырвалась из его коварных объятий и не поплыла в океан.
Она снова оказалась в родной стихии, среди прохладных волн беспредельного моря. Но сил у нее не было, и она, все еще не придя в себя, плыла медленно, словно парализованная.
Успокоившиеся было после нападения касаток тюлени вовремя заметили се и с тревожным лаем бросились беспорядочной толпой к скалам. Чайки и буревестники, крича, закружились над островом.
Когда оседлавший бесновавшуюся акулу человек увидел нового врага, кровь застыла у него в жилах. Разве можно было теперь надеяться на спасение? Спастись среди этих хищников?
И все же он не хотел сдаваться и был готов защищать себя, даже если это бессмысленно, пока грудь дышит, пока глаза видят, пока мышцы еще могут выдержать, пока бьется сердце.
Касатка с мутным, отсутствующим взглядом вяло кружила вокруг сражавшихся, может быть, все еще не чувствуя голода, все еще не опомнившаяся после адских мучений на рифе, не отдавая себе отчета в том, что ее влечет сюда. Она начала описывать круги метрах в двадцати от борцов, но радиус их с каждым разом уменьшался, движения ее становились все более резкими, быстрыми, а в глазах загоралась прежняя ненасытная злоба.
В пяти-шести метрах от человека покачивалась на волнах белая лодка — единственная цель, недостижимая мечта, мечта о спасении. Еще несколько метров! И один прыжок! лишь бы ему попасть в нее! Лишь бы это, ничего другого ему не нужно!
По ноге его скользнуло какое-то гладкое тело.
Новый враг!
Из воды показалась белая голова с удлиненной мордой, держащая в зубах выпущенный им нож.
— Белячок!
Все случилось так неожиданно. Рыба-пила налетела на осьминога. Но почему? Что привело ее в ярость? Может быть, инстинктивная ненависть любого морского жителя к коварным головоногим, а может быть, страх, что на нее могут напасть, атака с целью самообороны, опережения врага? Зубастая пила проткнула, подобно молнии, жилистое тело осьминога, словно это была резина. Почувствовав, что убийственная хватка ослабла, Белый полетел наверх. И как раз вовремя. Еще две-три секунды, и он никогда уже больше не всплыл бы. Оглянувшись, дельфин увидел, как рыба пытается вытащить свою пилу и как осьминог обвивает ее щупальцами. Затем блеск синевы скрыл от него морское дно…
Его охватила первобытная жажда победы…
Теперь скорее к лодке!
Оттолкнув акулу в сторону, он руками, всем своим телом вцепился в борт лодки и, перевалившись через него, лег на дно и затих.
Столько ужасов за один день!
Около него в воде тяжело дышал Белый, все еще не прочистивший легкие от скопившихся там в минуту удушья ядовитых газов. Внезапно он почувствовал запах касатки, увидел разрезающий воду острый плавник.
Ужас, накопленный сотнями предыдущих поколений, охватил дельфина. Он забыл все: дружбу, привязанность, благодарность — и, объятый страхом перед оскаленной смертью, удесятеренным воспоминанием о том дне, когда он потерял самое близкое ему существо, — исчез в океане.
Ведь он исполнил свой долг: спасенный друг его лежал в лодке — в надежном месте.
Раненая акула уплывала, оставляя за собой кровавый след. Внезапно дорогу ей перерезала касатка, разинула свою пасть, и в следующее же мгновенье голова акулы исчезла в ней. Касатка подскочила над водой, и тело ее жертвы целиком провалилось в ненасытную утробу. Снаружи остался лишь кривой хвост, но вот и он пропал. Три прилипалы едва успели оторваться от своей прежней хозяйки и прицепиться к брюху победителя. Затем касатка, как ни в чем не бывало, поплыла к лодке. Остановилась перед ней и впилась в человека своими темно-фиолетовыми глазами. Какая злоба! Какая свирепая злоба! Таким же зловещим ледяным взглядом смотрел осьминог, вырывая мачту из его рук. Человека невольно передернуло от страха и отвращения. Забыв про свою усталость, он сел на весла и повернул лодку к берегу. Но касатка не оставила его, поплыла рядом, не отрывая от него своих глаз и почти касаясь боком борта.
«Хочет загипнотизировать меня! Как тюленей!»
Какая глупая, нелепая мысль! И все же, почему она преследует его с такой настойчивостью? Холодный пот выступил у него на лбу, на спине, руки задрожали.
Вот и прибой! Скалы!
Но где сойти? Весь берег забит испуганными тюленями, которые встречают его приближение враждебным лаем и оскаленными мордами. Даже если он и сможет пробраться среди сбившихся в кучи тел, то что станет с лодкой? Вдруг веревка опять порвется и ее унесет течением? Да и тюлени могут, играя, потопить ее.
К тому же на острове не осталось ничего ценного. Мачта, паруса, удочки и нож были с ним. Что ему делать на суше? Почему сразу не тронуться в путь? Или он хочет умереть от жажды на этих угрюмых, раскаленных солнцем камнях?