Адриансон пользуется рабочими инструментами, чтобы сбить замок. Мы заходим в дом. Просторная гостиная, роскошные ковры и мебель. Законные владельцы даже не потрудились потушить угли в камине перед тем, как покинуть дом. Кто-то из братьев Брундт возрождает их к жизни. Лестница ведет на второй этаж. Там спальня и комната поменьше. В середине деревянная бадья, умывальник и ведро в углу. Соли для ванной и все необходимое для гигиены благородной женщины.

Адриансон появляется в дверях: вид у него явно недоумевающий.

Я киваю:

— Мне это нравится. Разогреваться и возбуждаться от воды.

Я раздеваюсь, сбрасываю куртку и рубашку в одну кучу, от которой не слишком приятно пахнет. И носки туда же. Сжечь все это. В большом шкафу нахожу чистую одежду — ткань просто превосходная. Это мне подойдет.

Адриансон выливает в бадью два первых дымящихся кувшина, неуверенно глядя на меня. Он выходит, качая головой.

С улицы доносится нестройный хор:

— Ты слышишь?! — с издевательской усмешкой врывается Книппердоллинг. — Они тебя любят! Ты завоевал их сердца! Иди, иди, посмотри.

Он тащит меня к окну. Человек тридцать фанатиков, которые в унисон вопят от восторга, едва завидев меня.

— О тебе уже поют в песнях. Весь Мюнстер рукоплещет тебе. — Он высовывается наружу, одной рукой обняв меня за плечо, и кричит собравшимся внизу: — Да здравствует Капитан Герт из Колодца!

— Да здравствует!

— Слава освободителю Мюнстера!

Я смеюсь и отступаю. Книппердоллинг тянет меня обратно с криком:

— С вами мы освободили Мюнстер, с вами мы сделаем его гордостью всего христианского мира! Да здравствует Капитан Герт из Колодца! Всего пива в городе не хватит, чтобы каждый желающий мог выпить за его здоровье!

Гам, крики, вещи, летящие в воздух… Книппердоллинг, вот пройдоха, мы еще засунем твое брюхо в ратушу. Он смеется, бокалы поднимаются к небу…

Наконец Книппердоллинг закрывает окно, махнув всем на прощание рукой.

— Мы победим. Мы победим на выборах. Достаточно одного твоего слова, и у нас не будет конкурентов.

Я показываю на город за окном:

— Гораздо проще избавить от тирана, чем остаться на высоте и оправдать их надежды. Наверняка у нас вот-вот начнутся трудности.

Он озадаченно смотрит на меня, потом выдает:

— Не наводи тоску! Как только мы победим на выборах, тогда и решим, как управлять этим городом. А пока насладимся славой.

— Слава ожидает меня в ушате с горячей водой.

Мюнстер, 24 февраля 1534 года

Волна продолжала вздыматься вплоть до того самого, критического дня. Вчера Редекер произнес перед рядовыми горожанами речь на ратушной площади: в результате двадцать четыре из них были избраны в городской совет. Кузнецы и коновалы, ткачи, плотники, разнорабочие, наконец, пекарь и сапожник. Новые представители горожан в самой полной мере отражали весь калейдоскоп презреннейших профессий — отбросы общества, подонки, которые и помыслить не могли, что будут решать судьбы мира.

Ночь прошла в бурных празднованиях и карнавальных танцах, а утром были утрясены последние формальности: Книппердоллинг и Киббенброк стали новыми бургомистрами. Карнавалу пора начинаться.

Его начали мюнстерские нищие, которые пришли в собор и, будучи последними из павших — нищими духом, решили получить авансом все то, что ожидает их в Царствии Небесном: бесследно исчезло золото, канделябры, парча со статуй, а подаяние для бедных перешло непосредственно к заинтересованной стороне, лишив священников возможности наложить на него руку. Когда Бернард Мумме, чесальщик и прядильщик, с топором в руках оказался перед часами, которые много лет подряд отсчитывали время его каторжного труда, он, недолго раздумывая, разнес столь злокозненный механизм. В это время его коллеги испражнялись в капитулярной библиотеке, оставляя источники зловония на литургических книгах епископа, картины с алтаря выбросили на улицу, и, дабы они послужили хотя бы слабительным средством для страдающих запором, из них была сооружена публичная уборная над Аа. Баптистерий под стук дубин отправился на улицу вместе с трубами органа. Под сводами храма была устроена разгульная пирушка — банкет проводили на алтаре, и, наконец, все присутствовавшие секли себя розгами между колоннами нефа на полу, а чтобы их дух освободился от бремени, все дружно помочились на надгробные камни правителей Мюнстера, оросив благородные скелеты, лежащие там под полом. Получив огромное удовольствие от удобрения аристократических останков, нищие подмыли себе зады святой водой.

Плачьте, святые, рвите себе бороды, с вашим культом покончено. Плачьте, правители Мюнстера, вы, отгородившиеся от яслей Христа преклонением перед золотом: ваша эпоха подходит к закату. Ничто из того, что веками символизировало гнусную и неправедную власть священников и господ, не должно остаться в силе.

Другие церкви тоже подвергаются подобным посещениям: ватаги нищих, отягощенных добычей, шастают по улицам, дарят священные одеяния шлюхам, разводят костры из свидетельств на собственность, захваченных в приходских церквах.

Празднует весь город, повозки карнавальных процессий разъезжают по всем улицам. Тиле Буссеншуте, одетого священником, запрягают в плуг. Развернув благородные знамена, самую известную городскую шлюху обносят вокруг кладбища в Убервассере под аккомпанемент псалмов и колокольного звона.

— Вы будете Герт Букбиндер? — Рассеянный кивок. — Меня прислал Ян Матис. Он хочет сообщить вам, что будет в городе до захода солнца.

Отрываю глаза от сцены. Передо мной — совсем молодое лицо.

— А?

— Ян Матис. Разве вы не один из его апостолов?

Ищу в глазах намек на шутку, тщетно.

— Когда, ты сказал, он придет?

— К вечеру. Мы переночевали в тридцати милях отсюда. Я отправился в путь с утра пораньше.

Хватаю его за плечо:

— Идем.

Работаем локтями, пробивая себе дорогу в толпе. Спектакль собрал множество зрителей: на сцене лучший исполнитель роли фон Вальдека во всем Мюнстере. Сегодня на каждой площади развлекаются по-своему: музыка и танцы, пиво и свинина, состязания в ловкости, представления на библейские темы — все поставлено с ног на голову.

Мой молодой друг задерживается, отвлекаясь на пару сисек, непринужденно демонстрируемых на углу.

— Идем, ну же. Ты должен познакомиться со вторым апостолом.

Сейчас без него нам не обойтись. Бокельсон — единственный, кто может хоть что-то сымпровизировать в данный момент. Если я не ошибаюсь, он устраивает представление перед церковью Святого Петра.

Карнавальный кортеж, движущийся нам навстречу, припечатывает нас к стенам домов. Его открывают трое мужчин на крупе крошечного ослика. Сзади тащится телега, которую волокут десять королей. В середине — деревце корнями кверху, в ушате — голый мужчина обмазывает себя грязью. На углу с самым серьезным видом молится папа римский.

— И пусть Самсон умрет вместе со всеми филистимлянами! — Голос Яна доносится издалека, актер превосходит самого себя, заставляя его вибрировать с нечеловеческой силой, словно собирается разрушить колонны храма в Тире. Энтузиазм зрителей ничуть не уступает энтузиазму исполнителя.

Я запрыгиваю на сцену за спиной Святого Сутенера, и буря аплодисментов стихает почти мгновенно. Чувство ожидания, приглушенное бурление сдерживаемых голосов.