КАК Я ОБЩАЛСЯ С ПЕДЕРАСТОМ

Из письма родителям.

Сегодня то самое «послезавтра», а меня — вот несчастье! — назначили в ночную смену. Что-то в силикатном цехе опять не заладилось, а Вальтер, заведующий нашим отделом, считает, что раз у меня хорошие отношения с начальником цеха Петром Ивановичем, то я там справлюсь лучше других. Мне ужасно хотелось отправиться на завод утром, но не удалось — нельзя, чтобы кто-нибудь заподозрил «личные мотивы». Как же мне предупредить Нину? Макс мог бы попросить Людмилу сходить к Нине, но он говорит, что Людмила вот уже несколько дней дома — она больна. Макс утешает меня — может быть, ему самому удастся забежать на минуту к Нине и предупредить ее, что днем меня на заводе не будет. К тому же Макс сомневается, что сумеет сказать это по-русски.

Ну и утром, когда все уже уехали на работу, пошел я на кухню за своим супом и хлебом. Там же уселся на свободную скамью и стал есть. Мог бы уже целый час быть с Ниной, а должен теперь зря сидеть тут. Какой уж тут может быть вкус у супа…

Подсел ко мне Конрад, один из поваров — он, наверное, заметил, что я чем-то недоволен. «Пойдем, — говорит он на своем баварском диалекте, — к нам в комнату. У меня там пара сигарет найдется, посидим, расскажешь, что у тебя за беда». Что ж, так, по крайней мере, быстрей время пройдет. Ну и пошли мы в комнату поваров. Конрад вытащил сигареты, да еще бутылка вина появилась на столе. Это еще что такое — вино с самого утра? И прежде чем я понял толком, что происходит, Конрад оказался у меня за спиной. Обнял меня, пытается поцеловать в губы…

Этого мне только не хватало, чтобы педераст меня лапал! Оттолкнул я Конрада, а он тут как тут, лезет обниматься снова, хватает меня, лопочет мне в ухо: «Я же давно хотел с тобой… Ты такой молоденький, у тебя такая нежная кожа, я тебя люблю!» Я изо всех сил вырываюсь, а Конрад преграждает мне путь к двери. Он вдвое старше меня, гораздо сильней, ручищи, как у мясника. Я ору, ругаю его во весь голос в надежде, что кто-нибудь услышит. Но помощь не понадобилась. Конрад вдруг сник, захныкал — и я кинулся к двери, выскочил наружу.

Ну ладно, хорошо, что меня не услышали, были бы только лишние пересуды. Ясное дело, мне и так уже приходилось отбиваться от игривых приставаний за сценой, когда бывал в женском платье. А уж педерасту, наверное… Ну нет, только не со мной! Разве их, гомосексуалистов, не сажают в тюрьму? Макс ведь что-то рассказывал — про «параграф 175». Тьфу, до чего ж противно, когда мужчина лезет целоваться! Надо будет рассказать про все это Максу сегодня вечером…

Макс вернулся в лагерь без добрых известий. Нину он на работе не застал. «Nix не поделаешь!» — остается надеяться на ночную смену. По дороге на кухню за ужином я рассказал Максу про повара. Макс рассвирепел: «Я этому педерасту свинячьему так набью морду, что век не забудет!» Я стараюсь его успокоить, ведь если будет скандал, то ославят всех, без разбору. А этого я никак не хочу. И мы решаем шума не поднимать. «Ну уж ладно, — говорит Макс. — Когда я на него в упор посмотрю, он и так поймет, что я все знаю!»

Мы поужинали — опять перловый суп с морковью и двести граммов хлеба. Хлеб я взял с собой: в ночной смене не кормят. И перед отъездом еще раз советуюсь с моим заведующим, с Вальтером. Суть дела в силикатном цеху вот в чем; якобы в мельницу, в которой дробят породу, кто-то бросил куски железа, чтобы поломать эту машину. Мне в это трудно поверить. Ведь если дробилка испортится, план и норму выработки не выполнят. И в чем бы ни была причина, а денег цех заработает меньше, и пленные не получат дополнительной пайки хлеба. И еще я не понимаю, почему разговор в цехе назначен в ночную смену. Наверное, предполагаемые «саботажники» работают в этой смене.

В поезде по дороге на завод посоветовались с бригадиром пленных в силикатном цехе, Гейнцем Гюнтером из Мюнхена. Он сказал, что не за каждого из своих людей может поручиться головой. В ночной смене больше ста пятидесяти человек, среди них мог найтись и такой, кто со злости, что не попал в команду едущих домой, мог устроить такое. Но если это действительно пленный, то знать о нем должны и другие: у дробилок всегда находятся несколько человек. А кусок железа, который может повредить машину, это не пустяк — он должен весить несколько килограммов… В нашем разговоре принимали участие еще несколько человек из этой смены. Разумного объяснения случившемуся нет ни у кого.

Посмотрим, что нам скажут русские. Гейнц Гюнтер и я пошли сразу к Петру Ивановичу. Его секретарь Елена уже ждала нас, но, кроме нее, никого нет. Ждем в приемной. Проходит час, другой. Елена напоила нас чаем. Гейнц Гюнтер уже побывал в цеху, обошел рабочие места. А Петр Иванович так и не пришел. Что там у него могло случиться? Елена не знает, а начальник смены Володя тоже не показывался. Скоро будет шесть часов, уже приходят первые рабочие утренней смены. Мы условились с Гейнцем Гюнтером, что будем ждать и после шести, но, если к семи не появятся ни Петр Иванович, ни Володя, нам придется бежать на станцию, чтоб попасть на последний поезд в лагерь. Когда мы уже были в вагоне и ехали, Гейнц Гюнтер высказал предположение: они, наверное, застряли на каком-то другом совещании… И мы тут же уснули и спали до самого лагеря.

Когда приехали, я сразу же пошел в наш отдел к Вальтеру. Рассказал ему, как прождали начальника цеха всю ночь, а он так и не появился и не позвонил, чтобы перенести время встречи. Вальтер тоже ничего об этом не знает. Ладно, завтра я поеду на работу, как обычно, только, пожалуйста, не в ночную смену!

Голоден я сегодня как никогда. Может, повар на кухне умеет читать мысли? Вместо супа он мне наполнил котелок пшенной кашей, а сверху долил перлового супа. Да и пайка хлеба показалась мне сегодня больше обычной. Отправился я с этим завтраком к себе в комнату; никого там нет, все в утренней смене. Устроился поудобнее, хорошо наелся и половину пайки оставил еще про запас. Хотел просто передохнуть, но как лег, так сразу заснул. И спал, пока не вернулся с завода Макс — с письмами для меня из Германии.

Я пошел умыться, даже в душ попал, постояв немного в очереди. Когда разделся, увидел, что шрамы на левой голени распухли, да и побаливает нога. Надо опять показаться доктору… И сразу после душа я отправился в лазарет. Повезло, там принимает сегодня Мария Петровна. Очереди ждал недолго, каких-нибудь четверть часа. Вошел в кабинет, Мария Петровна сидит спиной к двери за письменным столом. Жду. Вот она обернулась, увидела меня, наморщила лоб. «Ты почему так долго не приходил, я же тебе велела показаться! Нога что, сама по себе заживет?» — «Да нет…» — отвечаю виноватым голосом.

Посмотрела она мою голень. «Боже мой, Боже мой! — возмущается Мария Петровна. — Ну на что это похоже!» Взяла скальпель, продезинфицировала больное место и, как в тот раз две недели назад, сделала разрез. И оттуда опять потекла противная жидкость. Она там что-то делает с моей ногой, а я с трудом удерживаюсь, чтобы не закричать, — мне больно. Но терплю. И слышу: «Ох, и дурак же ты!» Durak, значит совсем глупый, безголовый… Мария Петровна снова и снова надавливает больное место, выдавливает гной и удаляет его. Санитар с интересом смотрит на все это, подает ей инструмент, вату. Потом Мария Петровна накладывает повязку — сама. И велит мне: поменьше ходить, повыше класть ногу, каждый день — на перевязку!