Заключение канадского ученого – дань уважения самоотверженности советских врачей:
«Профессор Ландау.
27 февраля 1962 года.
Семь недель назад – тяжелая автомобильная катастрофа. Перелом таза и ребер. Рентгеновское исследование обнаруживает двусторонний перелом черепа и оперативное трепанационное отверстие в левом среднефронтальном положении около пяти сантиметров перед центральной извилиной, его жизнь была спасена только благодаря героическому уходу и лечению... Я делаю вывод, что консервативная терапия, примененная в случае профессора Ландау, была правильной. Ничего большего сделать было нельзя.
Прогноз затруднителен. Сейчас больному лучше. Если улучшение будет продолжаться, к нему, я думаю, вернется способность говорить. Но я опасаюсь, что нарушение двигательной способности правой руки сохранится навсегда...
Уайдлер Пенфильд».
После консилиума Пенфильд сказал о мозге больного:
– Прибор не сломан. Выздоровление придет не сразу, очень постепенно.
Вечером Ландау был перевезен в Институт нейрохирургии, а утром 28 февраля Пенфильд сделал вторую запись в истории болезни, еще более оптимистическую:
«28 февраля. Осмотр в нейрохирургическом институте. Больной реагирует даже лучше, чем вчера. Есть основания ожидать больших улучшений умственной деятельности, а также работы рук и ног. Физиотерапия очень важна. У.П.».
Профессор Валентин Александрович Поляков как-то заметил:
– Физики проявили такое мужество, преданность и благородство, что мы, врачи, почувствовали к ним большое уважение.
Среди врачей ходила шутка:
– Своим спасением Дау на тридцать три процента обязан врачам, на тридцать три процента – физикам, на тридцать три процента – собственному организму (он никогда не пил и не курил) и на один процент – Господу Богу.
Врачи, конечно, поскромничали, но тем не менее физики доказали, что для них значит Дау.
Первое слово Дау сказал в воскресенье 8 апреля. Это было одно единственное слово, обращенное к медсестре:
– Спасибо.
На следующий день дежурил Алексей Алексеевич Абрикосов. Когда он в белом халате зашел в палату, медсестра спросила:
– Лев Давидович, вы знаете этого человека?
– Знаю.
– Как его фамилия?
– Абрикосов.
– А кто он – врач или физик?
– Физик.
При этом Дау приветливо посмотрел на Алексея Алексеевича и улыбнулся ему.
Теперь уже не могло быть сомнений – к Дау вернулась способность говорить. Зато Абрикосов от волнения и неожиданности так растерялся, что едва не утратил дар речи.
Весть о том, что Дау заговорил, в один день облетела и медиков, и физиков. Но потом несколько дней больной молчал. А с 14 апреля уже разговаривал на русском и иностранных языках. Декламировал свои любимые баллады, читал наизусть Лермонтова, Симонова, английские стихи, отрывки прозы, без ошибки цитировал любимый отрывок из Ленина: «Никто не виновен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство... есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».
Предстояло еще долгое лечение, больному делали массаж, его учили сидеть, ходить, делать гимнастику, но уже твердо можно было сказать одно: он выздоравливает.
3 мая.
Утром проснулся и сказал сестрам:
– У меня есть сын Гарик. Пусть он придет.
Как они с Гариком смотрели друг на друга!
6 мая.
Дежурит аспирант Анатолий Русинов. Он записал свой разговор с Дау.
– Дау, вы помните, что такое парамагнетизм Паули?
– Да.
– А диамагнетизм Ландау?
– Ну конечно.
– Как они зависят от температуры?
– Почти не зависят.
– А какая связь между ними?
– Равны, с точностью до постоянного множителя.
– Чему он равен?
– Порядка одной трети...
16 мая.
– А я стал какой-то странный.
– Почему?
– Все забываю... и вот ноги... А что со мной было?
Для проверки умстенных способностей к больному пригласили психиатра.
– Лев Давидович, нарисуйте кружочек. Дау старательно выводит крестик.
– Гм. А теперь я попрошу вас нарисовать крестик. Дау изображает кружочек.
– Зачем вы так? – с укором говорит психиатр. – Делайте то, что я вас прошу.
– Я именно этим и занимаюсь. Вы просите меня сделать глупость, и я исполняю ваше желание.
– Да, но вы делаете все наоборот! – возражает психиатр.
– Это такие дурацкие задания, что, если бы я поступал иначе, вы были бы вправе усомниться в моих умственных способностях.
Все лето 1962 года Дау провел в сумрачной палате Института нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко.
20 июля.
– Почему я в больнице? И столько времени? Что-то я не очень верю в эту аварию.
2 августа.
– Я в мужской красоте не разбираюсь, но, насколько я могу судить, Федоров очень красивый. И талантливый врач. Он спас мне жизнь. Я ему очень благодарен.
10 августа.
Пришел дежурный физик. Дау спросил:
– Чем вы занимаетесь?
– Ферромагнетизмом. Что-то в нем неясно.
– Нет, почему, там все понятно, – быстро ответил Дау.
16 сентября.
– Я чувствую, что мои силы на исходе, – сказал Дау.
22 ноября.
– По-видимому, я своей болезнью поставил какой-то идиотский рекорд.
25 ноября.
Дау рассказали, какой скромный человек испытатель парашютов Евгений Андреев.
– У героев никогда не бывает героического вида. Героический вид только у трусишек.
О себе говорит иронически:
– Взяло кота поперек живота.
Те, кто часто навещал Дау, отмечали, что он очень быстро выздоравливает и, главное, вернулась память.
Карен Тер-Мартиросян вспоминает такой разговор с Ландау.
– Понимаешь, я был мал и мама мне говорила: «Вот ты просыпаешься, смотришь в окно, а там синее небо, золотое солнце – и тебя охватывает радость. Это самое лучшее, что есть на свете».
– И что?
– А теперь этой радости нет. Всю жизнь была – а теперь нет.
– Дау ни в чем не изменился, – сказала Белла Тер-Мартиросян, жена любимого ученика Дау Карена. А она врач, ее мнение очень важно.
То же самое говорил и Алеша Абрикосов, и Сергей Капица, и Алексеевский, и Фрадков и многие другие. Но был один человек, упрямо твердивший, что Дау деградировал окончательно. Этот человек – Евгений Михайлович Лифшиц. Кору это приводило в бешенство.
– Женька распускает слухи, что Дау совершенно лишился рассудка, – сказала однажды Кора, и, заметив недоверие с моей стороны к ее словам, предложила: – Ты бы взяла книгу и посидела неподалеку от палаты Дау. Евгений Михайлович там торчит каждое утро. Танечка рассказала, что он останавливает каждого физика, идущего к Дау, и велит ему задавать Льву Давидовичу определенные вопросы. А Дау свирепеет, когда ему задают идиотские вопросы для проверки умственной деятельности. Я тебя очень прошу, мне надо знать правду.
Я поехала. Лифшица еще не было, и я уселась в кресло, отметив, что никаких стульев там больше не имелось. Меня выручил доктор Сергей Николаевич Федоров, которого я попросила пристроить меня поближе к палате Дау. Словом, я очутилась в соседней палате.
Мне не особенно повезло: пришло только два посетителя. Но Евгений Михайлович действительно устраивал инструктаж. Оба они очень неохотно брали из рук Евгения Михайловича листки с вопросами, пытались возразить, но Лифшиц отвечал, что делает это по настоянию врачей.
– Как взять интеграл, это же второй курс, Дау обидится.
– Обидится или нет, это и хотят узнать врачи.
И первый и второй визит продолжался не более двух минут. Затем визитер выскакивал как ошпаренный, и вдогонку ему неслись крики пациента:
– Не желаю отвечать на идиотские вопросы! Убирайтесь к черту! И не смейте больше здесь появляться!
– Он просто лишился рассудка, – смеясь, говорил Евгений Михайлович. – Убедились?