— Об университете? — переспросил Норман, которому такая мысль в голову не приходила.
— А именно, Университет Восточной Англии. Там очень хорошее английское отделение, а также факультет литературного мастерства. Достаточно назвать имена, — сэр Кевин заглянул в блокнот на столе, — Иэн Макьюэн, Роуз Тремейн и Кадзуо Исигуро...
— Да, — отозвался Норман, — мы их читали.
Вздрогнув при этом "мы", личный секретарь сказал, что, на его взгляд, Восточная Англия подойдет Норману наилучшим образом.
— Но как же так? - спросил Норман. — У меня ведь нет денег.
— С этим проблем не будет. А Ее Величество не станет вас удерживать.
— Думаю, мне лучше остаться здесь. Такая жизнь сама по себе образование.
— Д-а-а-а, - протянул секретарь, - но это невозможно. У Ее Величества есть кто-то другой на примете. Разумеется, - он любезно улыбнулся, — ваше место на кухне всегда ждет вас.
Поэтому, когда королева вернулась из Канады, Нормана на его обычном месте в коридоре не было. Его стул опустел, да и самого стула больше не было, как и радующей глаз стопки книг на прикроватном столике Ее Величества. И еще, что более ощутимо, не было никого, с кем можно было бы обсудить достоинства прозы Элис Манро.
— Он не пользовался популярностью, мэм, — объяснил сэр Кевин.
— Он пользовался популярностью у меня, - парировала королева. — Куда он уехал?
— Понятия не имею, мэм.
Норман, будучи учтивым юношей, написал королеве длинное непринужденное письмо о том, какие лекции он слушает и какие книги читает, но, получив ответ, начинавшийся: "Благодарим вас за письмо, которое очень заинтересовало Ее Величество...", понял, что его под благовидным предлогом спровадили, хотя точно не знал, кто это сделал — сама ли королева или ее личный секретарь.
Если Норман и не понимал, кто организовал его отъезд, у королевы на этот счет сомнений не было. Норман исчез таким же образом, как передвижная библиотека и чемодан с книгами, очутившийся в Калгари.
Хорошо еще, что его не взорвали, как книгу, которую она прятала за каретной подушкой... Королеве очень не хватало Нормана. Но от него не пришло ни письма, ни записки. С этим уже ничего нельзя было поделать, и все же из-за его отсутствия королева не охладела к чтению.
То, что внезапный отъезд Нормана ее больше не беспокоил, могло показаться удивительным и бросить тень на ее репутацию. Но в ее жизни слишком много раз случались внезапные исчезновения и срочные отъезды. Ей, например, редко докладывали о чьей-либо болезни; королевский сан давал ей право не проявлять сострадания — во всяком случае, так полагали ее придворные. Случалось, что королева впервые узнавала, что что-то неладно с ее друзьями или слугами, только когда они умирали. "Мы не должны беспокоить Ее Величество"— этого принципа придерживались все.
Норман, разумеется, не умер, просто уехал в Университет Восточной Англии, хотя, по мнению ее придворных, это было почти одно и то же, потому что из жизни Ее Величества он исчез и таким образом перестал существовать, его имя не упоминалось ни королевой, ни кем-либо другим. Но королеву нельзя обвинять в этом, королеву нельзя обвинять ни в чем, в этом все придворные были солидарны. Люди умирали, уезжали, попадали в газеты. Они уходили, она же продолжала свой путь.
Вряд ли это можно считать только ее заслугой, но еще до таинственного исчезновения Нормана королева начала задумываться: не переросла ли она его... или, точнее, не перечитала ли. Когда-то он был ее скромным, простодушным проводником в мире книг. Он советовал ей, что прочесть, и без колебаний предупреждал - если считал, что к какой-то книге она еще не готова. Например, он довольно долго не давал ей Беккета и Набокова и лишь исподволь знакомил с творчеством Филипа Рота (соответственно, не торопился и со "Случаем Портного").
Последнее время королева все чаще читала то, что хотела, и Норман занимался тем же. Они обсуждали прочитанное, и мало-помалу она стала ощущать, что жизнь и опыт дают ей преимущество. Поняла она и то, что выбор Нормана не всегда внушает ей доверие. При прочих равных он продолжал отдавать предпочтение авторам-гомосексуалистам, в результате чего она и познакомилась с Жене. Некоторые вещи ей нравились — например, романы Мэри Рено захватывали, но другие авторы с нетрадиционной ориентацией увлекали меньше: скажем, Дантон Уэлч (любимый автор Нормана) казался ей человеком нездоровым, или Ишервуд — не было времени на все эти медитации. Она оказалась читателем живым и непосредственным, и увязать в какой-то одной теме ей не хотелось.
Потеряв возможность поговорить с Норманом, она вдруг осознала, что ведет долгие дискуссии сама с собой и все чаще излагает свои мысли на бумаге. Записных книжек становилось все больше. "Один из рецептов счастья - не обладать правами". К этому она добавила звездочку и написала внизу страницы "Этот урок я не имела возможности усвоить". "Однажды я награждала орденом Почета, кажется, Энтони Поуэлла, и мы беседовали о неумении вести себя. Человек с прекрасными светскими манерами, он заметил: 'Если ты писатель, это не освобождает тебя от того, чтобы быть человеком'. Ну а если ты королева? Я все время должна быть человеком, но редко когда могу им быть. Есть люди, которые делают это за меня".
Занятая подобными мыслями, королева теперь записывала свои наблюдения над людьми, которых встречала, не обязательно знаменитых: особенности поведения, речевые обороты, а наряду с этим записывала истории, которые ей рассказывали, зачастую по секрету. Когда в газетах печатались скандальные репортажи о королевской семье, в ее записной книжке появлялись реальные факты. Когда какой-нибудь скандал не становился достоянием публики, факты тоже записывались, и все это излагалось простым, рассчитанным на неподготовленного читателя стилем, который она начала осознавать — и даже ценить - как свой собственный стиль.
В отсутствие Нормана королева не стала читать меньше, но чтение теперь выглядело несколько по-другому. Она продолжала заказывать книги в Лондонской библиотеке и в книжных магазинах, но без Нормана это перестало быть делом только их двоих. Ей приходилось обращаться к придворной даме, а той, в свою очередь, вести переговоры с бухгалтером, прежде чем получить даже самую ничтожную сумму. Это был утомительный процесс, которого время от времени удавалось избегать, обращаясь к кому-нибудь из дальних родственников с просьбой достать книгу. Выполнить ее просьбу все были рады, рады тому, что о них вспомнили, не забыли об их существовании. Все чаще и чаще королева брала книги из собственных библиотек, особенно из виндзорской, где выбор современной литературы был ограничен, но на полках стояли многочисленные издания классиков, часть из них с автографами — Бальзак, Тургенев, Филдинг, Конрад. Книги, когда-то казавшиеся ей недоступными, она сейчас читала без какого-либо усилия, всегда с карандашом в руке, и в процессе чтения незаметно примирилась с Генри Джеймсом, чьи отступления от повествования она теперь без труда преодолевала. "В конце концов, — написала она в своей записной книжке, — сюжет романа не обязательно должен развиваться стремительно". Глядя, как она в сумерках сидит у окна, чтобы не упустить последний дневной свет, библиотекарь думал, что эти старинные книжные шкафы не видели более усердного читателя со времен Георга III.
Библиотекарь Виндзора был одним из многих пытавшихся увлечь Ее Величество неповторимым обаянием Джейн Остин, но, так как королеве со всех сторон только и говорили, как ей понравится Остин, это в конце концов отвратило ее от романистки. Кроме того, романы Джейн Остин для нее как для читателя представляли определенную трудность. Особенность ее повествования — во внимании к мельчайшим социальным различиям, различиям, которые королеве мешало уловить ее собственное уникальное положение. Между королевой и ее самыми знатными подданными существовала такая пропасть, что социальные градации других слоев населения для нее были неразличимы. Поэтому то, что было так значимо для Джейн Остин, казалось королеве гораздо менее значимым, чем обычному читателю, и это еще больше затрудняло чтение. Романы Джейн Остин ей даже представлялись каким-то энтомологическим исследованием, а ее герои казались читательнице-королеве настолько похожими друг на друга, что хотелось рассмотреть их под микроскопом. Только когда к ней пришло понимание и литературы, и человеческой природы, книги Джейн Остин обрели в ее глазах индивидуальность и обаяние.