– Мы отправляемся в космос, приготовленные ко всему, то есть к одиночеству, борьбе, страданиям и смерти. Из скромности мы не говорим об этом вслух, но думаем про себя, что мы великолепны. А на самом деле нам нужно зеркало. Мы хотим найти собственный идеализированный образ. Между тем по ту сторону есть что-то, чего мы не принимаем, от чего защищаемся. Мы принесли с Земли не только дистиллят добродетели, не только героический монумент Человека! Прилетели сюда такими, какие мы в действительности, и когда другая сторона показывает нам эту действительность – ту её часть, которую мы замалчиваем, – не можем с этим примириться. Мы добились этого контакта. Увеличенная, как под микроскопом, наша собственная чудовищная безобразность. Наше шутовство и позор!

Снаут и Гибарян считают, что все достижения человечества выросли из чувства неполноценности; ведь в зеркало, льстящее глядящемуся в него, нужно лишь тому, кто нуждается в утешении и в самообмане. Отсюда чувство стыда перед Океаном, стоившее жизни Гибаряну и мучающее Снаута.

Но Снаут оказывается не слишком последовательным в своём унижении. Он собирается оправдаться перед космическим разумом, уговаривая Криса послать Океану мысли бодрствующего, а не спящего мозга, то есть собственную энцефалограмму, наложенную на пучок рентгеновского излучения. Кельвин сомневается в том, что такая “рентгеновская проповедь о величии человека” уместна, особенно если она исходит от него, Криса. Он винит себя в смерти жены, рассказывая об этом в следующих словах:

– Мы поссорились. Собственно… Я ей сказал, как говорят со зла… Забрал вещи и ушёл. Она дала мне понять… не сказала прямо…но если с кем-нибудь прожил годы, то это и не нужно… Я был уверен, что это только слова… что она испугается и не сделает этого… так ей и сказал. На другой день я вспомнил, что оставил в шкафу яды. Она знала о них. Они были мне нужны, я принёс их из лаборатории и объяснил ей тогда, как они действуют. Я испугался и хотел пойти к ней, но потом подумал, что это будет выглядеть так, будто я принял её слова всерьёз, и …оставил всё как было. На третий день я всё-таки пошёл, это не давало мне покоя. Но… когда я пришёл, она была уже мёртвой.

Ни один суд присяжных не обвинил бы Криса Кельвина в убийстве. Поэты, а в их числе Оскар Уайльд, прозорливее, когда речь идёт о садомазохизме:

Любимых убивают все,

Но не кричат о том.

Издёвкой, лестью, злом, добром,

Бесстыдством и стыдом,

Трус – поцелуем похитрей,

Смельчак – простым ножом.

Цепочка событий: появление в доме ядов, инструктаж жены по их применению, ссора, уход из дому вопреки угрозам Хари покончить с собой – всё это складывается в закономерность. Смерть Хари не была случайностью. Подсознательно Крис жаждал мучений жены и её смерти.

О том, что дело обстоит именно так, свидетельствует поведение Хари-3. Даже несмышлёный “гость” Сарториуса знает, как выйти из его комнаты. Не то Хари – ей надо открыть дверь наружу, но она с гигантской силой (не забудем, что она – порождение Океана!) тянет её вовнутрь, ломая сталь. Окровавленная, с разорванными кожей и мышцами, она вываливается к ногам Криса. Ещё ужаснее сцена её самоубийства с помощью жидкого кислорода.

Хари-3 не просто калечит себя и умирает; каждый раз она воскресает и регенерирует. Бесценная партнёрша для садиста! Увы, девиация Криса гораздо более тяжка, чем скрытая педофилия Гибаряна или гомосексуальность Сарториуса. И всё же он согласился участвовать в затее Снаута. О том, удался ли план умиротворения Океана мы узнаём из финала кинофильма. Вначале мы видим Кельвина, идущего с собакой к отчему дому. Его глазами мы смотрим через окно на отца, находящегося в доме, а затем выходящего навстречу сыну. Далее следует сцена, повторяющая сюжет картины Рембрандта “Возвращение блудного сына”.

Всё это вызывает лёгкую оторопь у зрителя, который понимает, что подобное возвращение невозможно (в соответствие с теорией относительности, Крис не может застать отца живым). Странным кажется сцена, когда на отца, находящегося в комнате льётся то ли вода, то ли кипяток, на что старик не обращает никакого внимания. Слишком театральной кажется коленопреклонённая поза Криса, обнимающего ноги отца: то, что приемлемо в живописи или на сцене выглядит неуместно в фильме. Но постепенно всё становится на своё место: камера отходит и мы с высоты птичьего полёта видим уменьшающихся в размерах отца, Криса, собаку, дом, островок. Наконец, остаётся бескрайний Океан. Оказывается всё это – дом, собака, Крис, его отец – созданы Океаном. Контакт с инопланетным разумом осуществился во славу человечества: Океан не только простил землянам их девиации, но и выразил это в духе библейской морали в образах, близких к живописи Рембрандта.

Обсуждение фильма Тарковского позволило участникам его просмотра обсудить ряд проблем:

– отличие девиаций от половых извращений (парафилий – перверсий);

– возможность сублимации педофильного влечения;

– степень свободы выбора в половом поведении;

– степень приемлемости отдельных видов девиантного влечения;

– возможности психотерапевтической корреляции девиантного поведения.

Разница между девиацией и парафилией стала предметом обсуждения анализа знаменитого романа Набокова “Лолита”.

Автор написал роман-исследование; он хотел честно выяснить: так ли уж преступна педофилия и нет ли ей оправдания? Способны ли педофилы, без помех удовлетворяющие свою страсть, не губить свои жертвы, а искренне любить их? Педофилия героя Гумберта Гумберта (или Г. Г.) сложилась по механизму импринтинга: мальчиком он испытал всепоглощающую любовь к своей сверстнице. Дожив до 37 лет, он встретил Лолиту. С первого взгляда, брошенного на неё, Г. Г. вспомнил свою первую любовь Аннабеллу и тут же почувствовал безудержную страсть к 12-летней девочке.

Гумберт женился на матери своей малолетней избранницы. Он разработал хитроумный, но нереалистический план, с помощью которого собирался регулярно удовлетворять свою преступную страсть. Он планировал усыплять снотворными обеих, мать и дочь, переходя из супружеской кровати в детскую. В постели с падчерицей педофил собирался ограничиваться лишь петтингом, дабы не лишать девочку невинности. Но Г. Г. сказочно везёт. Столь сложно задуманная и, конечно же, невыполнимая схема преступления, так и не понадобилась ему. Автор любезно устранил главную помеху любовных желаний своего героя, умертвив его жену в автомобильной катастрофе. Отпала и необходимость усыплять Лолиту. Набоков скроил её по особым меркам: взрослые мужчины (“старики”, в её представлении) нравятся ей гораздо больше, чем сверстники. Мало того, в десятилетнем возрасте, за два года до встречи с Г. Г., она влюбилась в педофила Клэра Куильти. Узнав стороной о своеобразном характере половых предпочтений своего избранника, девочка охотно принимала его поцелуи и ласки.

Гумберт, с его красивой артистичной внешностью, привлёк внимание девочки с момента своего появления в доме её матери. Г. Г. наивно полагал, что приёмная дочь не замечает эротического характера его ласк, которыми он доводит себя до оргазма. Между тем, девочка вовсе не считает их обычной вознёй взрослого с ребёнком. Она наслаждается ими, принимая их по всем правилам комплекса Электры – ревнивого соперничества с матерью. Речь идёт об аналоге знаменитого Эдипова комплекса; первый развивается у мальчиков, второй – у девочек:

“Вот бы мама взбесилась, если бы узнала, что мы с тобой любовники!”

“Господи, Лолита, как можно говорить такие вещи?”

“Но мы с тобой любовники, правда?”

“Никак нет. Не желаешь ли ты мне рассказать про твои маленькие проказы в лагере?”

О них Гумберт узнал уже в постели. И вновь сказочное везение: вопреки его наивной уверенности, девочка оказалась отнюдь не целомудренной!