Игорёк. Я нормальный разведенный мужик… А ты кто здесь?

Матвей. Я ее мужик, уяснил? Дошло? Я тебе щас голову твоей табуреткой!

Игорёк делает шаг назад. Матвей запирает дверь на табуретку. Игорёк остается под дверью, долбит в дверь ногой.

Игорёк. Открой, собака! Открой дверь! Открой дверь — выломаю! Паскуда! Выходи, паскуда! Разговаривать будем!.. Выходи разговаривать! Паскуда! Паскуда!

Сползает на пол, поет равнодушным, охрипшим голосом старую народную песню на блатной мотив.

Жена Игоря то бьет его тряпкой, то обнимает. Игорёк поет и ни на что не реагирует.

Жена. У тебя есть и картошка, и суп, чего тебе еще, скотине, надо! Куда ты уходишь вечно! Куда ты от детей уходишь, скотина! Чего тебе не хватает!

Комната Марии. Матвей курит, лежа в койке. Большие мозолистые ноги торчат из-под одеяла. Мария прижимается к нему, ерошит ему волосы, дует в ухо. Матвей недовольно дергается.

Матвей. Ну не надо, Маш… Ну, бесит… Ну, щекотно…

Мария. Столько тебя ждала… Столько каблуков истоптала… Как за всю войну, поди…

За дверью по-прежнему раздаются крики жены Игорька.

Жена. На столе и суп, и картошка, чего тебе еще надо! Чего тебе не хватает!

Мария. Детям мозги пудрю — так и развлекаюсь. Они думают, что их учительница — это такая военная машина на пенсии, у которой пистолет на каждой ноге, а волосы в танке сгорели алым пламенем… А жених бросил, потому что его ведьма приворожила… Ведьму, ты же знаешь, из пистолета не убить…

Матвей. А я, бывает, вспомню что-нибудь наше, смеюсь так, что Шура с матерью на меня косо поглядывать начинают. Я им давай рассказывать: как мы с тобой кур воровали, как валенки сушили, я прожег, и ты мне свой натягивала. Помнишь? А кашу с песком? Рассказываю им, но только смешное.

Мария. А они?

Матвей. Сашка, бывает, заплачет, а мать ворчит: «К чему ты вспомнил опять?» А я довольный — вспомнил, и хорошо…

Мария. А вообще — как она, Шура твоя?

Матвей. Что Шура? Плачет всегда… И обои новые поклеила, и абажур… И все ей не так… И мне тоже. Все не так… По-дурацки тебя потерял. Увидал ее чистые ногти в Севастополе… И влюбился. Серьезно тебе говорю — в ногти в ее… Из-за ногтей все. Море — и она: чистая, из другого мира. Я с ней ходил — себя не узнавал: я ли с такой иду? Как будто не со мной, как будто войны не было, как другая жизнь… Они со своей мамкой быстро меня скрутили… Щас-то понимаю, мог бы отбрехаться…

Мария. У тебя же сын растет…

Матвей. Как я — такой же будет крокодил. Часы немецкие мы так и не продали — ему останутся. От меня…

Мария. А наш «крокодил» не выжил… Башмаки не носит — по небу ходит, да?

Матвей (одевается). Такие духи у тебя крепкие… Слушай, даже рубашка теперь… На, понюхай. Вся рубашка пропахла!

Мария. Ты уже все? Уходишь? Зачем? Тебе пора?

Матвей. Маша, давай я тебе картошки приволоку — у нас наросло: завались!

Мария. А когда ты придешь?

Матвей. Ну и духи! Долго выветриваются, да?

Мария. Это я в Ленинграде купила. Эти вообще не выветриваются. Не должны выветриваться. Никогда не выветриваются. Это ленинградские духи. Натешился, да?

Матвей. Чё ты, Маш?.. Чё глаза блестят?

Мария. Натешился, да?

Матвей. Дура моя, хорошая… (Целует ее в макушку.)

Мария. Натешился? У меня сифилис, Матвей. Сифилис. Сифилитичка. Сифилитичка! В бараке нахватала — сифилиса! Сифилитичка! Думаешь, я тут потерялась без тебя? Думаешь, один такой? Знаешь, сколько таких в бараке? Любого спроси — с кем только не путалась, теперь я сифа! Натешился с сифилитичкой? Чё такое? Чё такая неподвижная личность сделалась, а, Матвей? Иди домой теперь, иди! (Похлопывает его по плечу.)

Матвей хватает Марию за горло, она шипит: «Сифиличка!.. Сифиличка!..» Он бросает ее на пол, бьет ногой в живот, находит на тумбочке тупой нож для масла, бьет ей в живот ножом. Мария остается лежать неподвижно.

Матвей. Маша!.. Машка…

Подходит к приоткрытому окну, выглядывает в темноту, полушепотом словно зовет кого-то: «Эй!..» Но за окном тихо и безлюдно. Вдруг слышатся голоса в коридоре: это Марк Анатольевич, Алеша и Галина. Матвей накидывает на Марию Петровну ее пальто, сам надевает шинель, садится на койку. Снимает шинель. Причесывается.

Марк Анатольевич. Почему ты решил, что она провожать пойдет? Она же с поезда, спит, наверно!

Галина. Марк! Голова кружится…

Алеша. Пойдет провожать, пойдет! Разбудим!

Марк Анатольевич. Я вообще удивляюсь, что ты годен к армии… Ты лучше вспомни, какой степени грамоту она упоминала!..

Алеша. Опять вы про свою грамоту, Марк Анатольевич! Кажется, первой степени упоминала…

Марк Анатольевич. Царица Небесная! Первой степени! Что она со мной делает!

Галина. Марк!

Марк Анатольевич. Что она с моим Домом культуры делает! Первой степени! Праздновать! Немедленно праздновать! Алексея проводим — и к нам! До утра загудим!

Останавливаются перед дверью Марии, возле которой спит Игорёк.

Галина. Ты где улегся-то? Пьянь.

Марк Анатольевич. С дороги уйди.

Игорёк (просыпается). А у ней милиция.

Алеша. Чё, до сих пор, что ли?

Игорёк. Я пробовал взломать, но это крепкая табуретка…

Галина. Чё он несет, Марк?

Марк Анатольевич. Сейчас я во всем разберусь!

Матвей открывает дверь. Все входят в комнату.

Алеша. Что с ней? Что это?

Галина. Машка!.. Мне нельзя на это смотреть, Марк, я беременная… (Выходит за дверь, остается у входа, прислоняется спиной к косяку.)

Игорёк бьет Матвея в висок. Матвей не отвечает на удар.

Алеша. Это же Мария Петровна! Как вы не понимаете! Это Мария Петровна! (Укрывает Марию одеялом, обнимает.)

Игорёк. Пацан, не трогай ничего, не трогай, тебе сказано… Он чё, глухой?

Галина. Хотела я его сразу повесить, когда он тут нарисовался…

Алеша. Мария Петровна, милая, хорошая, посмотри на меня, проснись! Проснись! Это же Мария Петровна…

Марк Анатольевич. Надо звать милицию.

Игорёк. Я мужиков разбужу, мы сходим… Этого попридержите…

Матвей. Я бежать не собираюсь.

Алеша обнимает Марию, плачет.

Марк Анатольевич. Алексей. Тебе нужно идти в военкомат.

Алеша. Я никуда не пойду.