— Налей-Жбан! — воскликнула мадмуазель де Верней, когда Франсина ввела шуана в ее комнату. «Неужели я любима?..» — произнесла она про себя.

Бессознательная надежда ярким румянцем залила ее лицо и оживила радостью сердце. Налей-Жбан посмотрел на хозяйку дома, затем бросил недоверчивый взгляд на Франсину, но мадмуазель де Верней жестом успокоила его.

— Сударыня, — сказал он, — часам к двум он придет ко мне и будет вас ждать.

От волнения мадмуазель де Верней могла лишь кивнуть головой, но даже самоед понял бы значение ее безмолвного ответа. В эту минуту в соседней гостиной послышались шаги Корантена. Налей-Жбан заметил, как мадмуазель де Верней вздрогнула и взглядом предупредила об опасности, но он ничуть не смутился и, лишь только в дверях показалось хитрое лицо шпиона, заговорил так громко, что оглушил всех.

— Эх, что вы! — говорил он. — Ведь и бретонское-то масло разное бывает. Вы хотите лугового масла, а даете всего по одиннадцать су за фунт. Не надо было тогда за мной посылать! А масло-то какое! — сказал он, открывая корзинку и показывая два комочка свежего масла, сбитого Барбетой. — Дайте настоящую цену, добрая госпожа, прибавьте хоть одно су.

В его трубном голосе не чувствовалось ни малейшего волнения, а зеленые глаза под лохматыми седеющими бровями спокойно выдержали пронизывающий взгляд Корантена.

— А ну-ка, помолчи, дядюшка! Ты не масло явился продавать, — ведь ты пришел к женщине, которая никогда в жизни не торговалась. Опасным ремеслом ты занимаешься, друг, оно доведет тебя до того, что в один прекрасный день ты станешь на целую голову короче.

И Корантен добавил, дружески похлопывая шуана по плечу:

— Нельзя долго служить и нашим и вашим — и шуанам и синим.

Налей-Жбану понадобилось все его самообладание, чтобы подавить бешеную злобу и не отвергнуть это обвинение, которое он вполне заслужил своей жадностью. Он сдержался и лишь ответил:

— Шутки надо мной шутите, сударь...

Корантен повернулся к нему спиной; но, здороваясь с мадмуазель де Верней, у которой забилось сердце, он легко мог наблюдать за шуаном в зеркале. Налей-Жбан, думая, что шпион не видит его, вопрошающе поглядел на Франсину, и бретонка, указав ему на дверь, сказала:

— Пойдемте со мной, дядюшка, мы с вами всегда столкуемся.

Ничто не ускользнуло от Корантена: плохо скрытое улыбкой тревожное волнение мадмуазель де Верней, ее румянец, изменившееся лицо, беспокойство шуана, жест Франсины, — он все заметил и убедился, что Налей-Жбан послан маркизом. В тот момент, когда шуан уже выходил из комнаты, Корантен ухватился за длинную шерсть козьей шкуры, притянул его к себе и, пристально глядя ему в лицо, сказал:

— Где ты живешь, любезный? Мне тоже нужно масло...

— Весь Фужер знает, где я живу, ваша милость, — я, почитай что, из...

— Корантен! — воскликнула мадмуазель де Верней, прерывая шуана. — Ужасная дерзость с вашей стороны являться ко мне в такой час, когда я едва одета!.. Оставьте этого крестьянина в покое; для него так же непонятны ваши каверзы, как мне непонятна их цель. Ступайте, добрый человек!

Одно мгновение Налей-Жбан колебался — уходить ли ему. Естественная или деланная нерешительность бедняка, не знающего, кого ему слушаться, обманула Корантена, а шуан, повинуясь властному жесту девушки, вышел тяжелым шагом. И тогда мадмуазель де Верней и Корантен молча взглянули друг на друга. На сей раз ясные глаза Мари не могли выдержать сухого блеска горящего взгляда этого человека. Решительный вид, с каким шпион проник в ее комнату, выражение лица, какого Мари еще не видела у него, глухой звук жиденького голоса, походка — все это испугало ее; она поняла, что между ними завязалась тайная борьба, в которой он употребит во зло ей все темные силы своего влияния на нее; в эту минуту она с полной отчетливостью увидела глубину бездны, в которую бросилась, но в любви своей она почерпнула мужество и стряхнула с себя ледяной холод ужасного предчувствия.

— Корантен, — заговорила она почти весело, — надеюсь, вы уйдете, чтобы я могла заняться своим туалетом?

— Мари... — сказал он, — позвольте мне называть вас так... Вы еще не знаете меня! Послушайте, даже менее проницательный человек, чем я, догадался бы, что вы любите маркиза де Монторана. Я не раз предлагал вам руку и сердце. Вы решили, что я недостоин вас, и, может быть, вы правы. Но если вы считаете, что вы слишком высоко стоите, слишком красивы и слишком благородны для меня, я сумею заставить вас опуститься до моего уровня. Мое честолюбие и мои взгляды не внушают вам уважения ко мне, но, откровенно говоря, вы ошибаетесь. Люди в моих глазах немного стоят, почти ничего, — да они и этого не заслуживают. Я, несомненно, достигну высокого положения, почестей, которые будут для вас лестными. Кто может любить вас сильнее, чем я? Кто даст вам больше власти над собою, чем тот, кто любит вас уже пять лет? Я рискую вызвать у вас невыгодное представление обо мне, вы не поймете, что от избытка любви можно отказаться от своего кумира, и все же я покажу вам всю меру моего бескорыстного обожания. Не качайте с таким сомнением вашей прелестной головкой. Если маркиз любит вас, выходите за него замуж, но сначала хорошенько убедитесь в его искренности. Я буду в отчаянии, если увижу вас обманутой, ибо ваше счастье для меня дороже моего счастья. Мое решение может удивить вас, но отнесите его лишь к благоразумию человека, который не настолько глуп, чтобы стремиться обладать женщиной против ее воли. Итак, я признаю бесплодность своих стремлений и виню в этом не вас, но самого себя. Я надеялся завоевать ваше сердце покорностью и преданностью, — вы знаете, что уже давно я стараюсь сделать вас счастливой, согласно моим понятиям о счастье, но вы ничем не пожелали вознаградить меня.

— Я вас терпела подле себя, — надменно сказала она.

— Добавьте, что вы в этом раскаиваетесь.

— А неужели я еще должна благодарить вас за то, что вы вовлекли меня в позорное дело?..

— Предлагая вам это дело, которое робкие души могут порицать, — смело продолжал Корантен, — я имел в виду только ваше счастье. А что касается меня, то все равно, — ждет ли нас успех или неудача, я сумею теперь воспользоваться любым исходом для своих планов. Если вы выйдете замуж за Монторана, я буду рад принести пользу делу Бурбонов: в Париже я состою членом клуба Клиши[35]. И если обстоятельства приведут меня к сношениям с принцами, я брошу служить Республике, ибо она клонится к упадку. Генерал Бонапарт все соображает очень тонко и понял, что ему невозможно быть одновременно и в Германии, и в Италии, и здесь, где революция на краю гибели. Несомненно, он совершил переворот восемнадцатого брюмера лишь для того, чтобы на самых выгодных условиях сторговаться с Бурбонами о судьбе Франции, ибо это человек весьма умный и довольно широкого размаха. Но смелые политики должны опередить его на том пути, на который он вступил. Щепетильность, не допускающую «предать» Францию, как и прочие подобные предрассудки, мы, люди выдающиеся, предоставляем глупцам. Не скрою от вас: мне даны все необходимые полномочия и для того, чтобы начать переговоры с главарями шуанов, и для того, чтобы их уничтожить, ибо мой покровитель Фуше, человек дальновидный, всегда вел двойную игру: в дни террора он был одновременно и за Робеспьера, и за Дантона...

— Которого вы подло покинули! — сказала она.

— Пустяки! — ответил Корантен. — Он умер, забудьте его. Ну, поговорите со мной откровенно, я вам подаю пример. Этот начальник полубригады хитрее, чем кажется, и, если вы хотите усыпить его бдительность, я буду вам полезен. Помните, что он во всех долинах насажал контршуанов и очень скоро может открыть ваши свидания с Монтораном. Оставаясь здесь, у него на глазах, вы будете во власти его соглядатаев. Смотрите, как быстро он узнал, что у вас в доме шуан! И разве такой опытный вояка не догадается, что малейший ваш шаг поможет ему выследить маркиза, если вы любимы им!..