В ожидании Годиссара, Ансельм, конечно, не преминул осмотреть лавку на улице Сенк-Диаман и узнать адрес владельца, чтобы заключить с ним договор. Попино бродил по темным закоулкам Центрального рынка, размышляя над тем, как добиться скорого успеха; на улице Обриле-Буше ему улыбнулся счастливый случай, предвещавший удачу, и ему захотелось поскорее обрадовать Бирото. Было около полуночи, когда Ансельм, стоявший на часах у «Коммерческой гостиницы», услышал еще издалека, с улицы Гренель, финальный куплет водевиля: то распевал Годиссар, аккомпанируя себе выразительным постукиванием трости по тротуару.

— Сударь, — сказал Ансельм, внезапно появляясь из-за ворот, — на два слова.

— Хоть на десять, — ответил коммивояжер, замахиваясь на мнимого грабителя тяжелой тростью.

— Это я, Попино, — проговорил перепуганный Ансельм.

— Прекрасно, — сказал Годиссар, узнавая его. — Что нужно вам? Денег? Деньги временно в отпуску, но мы их раздобудем. Участвовать в дуэли? Весь к вашим услугам.

И Годиссар запел:

— Мне нужно было бы поговорить с вами. У вас в комнате нас могут подслушать, лучше пойдемте на набережную Орлож: в этот час там нет ни души, — сказал Попино. — Речь идет об очень серьезном деле.

— Раз это так спешно, идем!

Через десять минут Годиссар узнал тайну Попино и оценил ее значение.

— «Ко мне, цирюльники, торговцы, парфюмеры!» — закричал Годиссар, подражая Лафону в роли Сида.[15] — Я приберу к рукам всех лавочников Франции и Наварры. Ого! идея! Я собирался уезжать, я задержусь и стану представителем парижских парфюмеров.

— Но для чего?

— Чтобы задушить ваших конкурентов, простак! Сделавшись представителем, я заставлю их захлебнуться своими эссенциями, подавиться своими коварными косметическими средствами, я буду восхвалять только ваше масло. Да! да! мы настоящие дипломаты торговли. Великолепно! Ну-с, вашим объявлением я займусь сам. У меня есть друг детства Андош Фино, сын торговца шляпами с улицы Дюкок, того самого старика, благодаря которому я стал коммивояжером. У Андоша — ума палата, он нахватал идеи из всех голов, украшенных шляпами его отца, он литератор, пишет о маленьких театриках в «Вестнике зрелищ». Отец его, старый пройдоха, терпеть не может умников, не верит в ум, и никак ему не втолкуешь, что умом торгуют, что ум приносит капиталы. Старик — круглый невежда по части ума. Он берет молодого Фино измором. Андош — человек способный, на то он мой друг, — с тупицами я имею дело лишь в торговле; так вот Фино составляет объявления для «Верного пастушка», и там ему платят; газеты же, на которые он работает, как каторжник, кормят его обещаниями. Какие там завистники! Все равно как в торговле модными парижскими изделиями. Фино написал чудесную одноактную комедию для знаменитой из знаменитых мадмуазель Марс, которую я действительно люблю! Ну, и что же, чтобы увидеть пьесу на сцене, он вынужден был отдать ее в театр Гетэ. Андош понимает толк в объявлениях, он проникается мыслями купца, он не гордец, он состряпает нам объявление бесплатно! Ей-богу, чашка пунша и пирожные — вот мы и в расчете. Шутки в сторону. Знайте, Попино, я не возьму ни комиссионных, ни проездных, — все оплатят ваши конкуренты, я их околпачу. Давайте договоримся сразу. Успех вашего масла — для меня дело чести. Наградой для меня будет удовольствие быть шафером у вас на свадьбе. Я отправляюсь в Италию, Германию, Англию, повезу с собой афиши на всех языках, расклею их повсюду, в деревнях, на дверях церквей, на всех заборах, какие я знаю в провинции! Оно заблестит, оно загорится, ваше масло, оно умаслит все головы! Свадьбу отпразднуете не на серебре, а на золоте. Вы станете мужем Цезарины, или не быть мне больше прославленным Годиссаром, как прозвал меня папаша Фино за то, что я создал успех его серым шляпам. Продавая ваше «Масло», я остаюсь верен себе, забочусь о человеческой голове; как известно, и масло и шляпы оберегают прическу.

Попино отправился к тетке, у которой должен был ночевать; упоенный грядущим успехом, он находился в таком возбуждении, что улицы, казалось ему, струились маслом. Спал он мало и видел во сне, что волосы его поразительно выросли, и два ангела, словно в мелодраме, развернули перед ним свиток с надписью: «Цезарево масло!» Проснувшись, он вспомнил этот сон и решил так и назвать ореховое масло, видя в этом предзнаменование свыше.

Цезарь и Попино явились на фабрику в предместье Тампль задолго до того, как туда привезли орехи; в ожидании возчиков г-жи Маду торжествующий Попино рассказал о дружественном договоре с Годиссаром.

— Прославленный Годиссар за нас. Быть нам миллионерами! — воскликнул парфюмер, протягивая руку своему кассиру с видом Людовика XIV. когда тот принимал маршала Вира после сражения при Денене.

— Это еще не все, — прибавил счастливый приказчик, доставая из кармана граненый флакончик в форме тыквы, — я нашел десять тысяч таких флаконов, совершенно готовых и отшлифованных, по четыре су за штуку, с рассрочкой платежа на шесть месяцев.

— Ансельм, — торжественно произнес Бирото, любуясь причудливой формой флакона, — вчера в Тюильри, — да, только вчера, — ты сказал мне: «Я добьюсь успеха». Сегодня же я сам говорю тебе: «Ты добьешься успеха!» Четыре су! шесть месяцев рассрочки! оригинальная форма! Не устоять «Макассару»! Вот это удар по «Макассару» так удар! Хорошо, что я скупил все орехи в Париже! Где ты нашел эти флаконы?

— Я бродил по улицам, поджидая Годиссара...

— Как и я когда-то, — перебил его Бирото.

— Иду я по улице Обри-ле-Буше и вижу в окне оптового торговца стеклянными изделиями и ящиками, владельца большого склада, этот флакон... Ах! он меня ослепил как яркий свет, какой-то голос крикнул мне: «Вот то, что тебе нужно!»

— Прирожденный купец! Быть ему мужем Цезарины, — проворчал себе под нос Цезарь.

— Вхожу и вижу тысячи таких флаконов в ящиках.

— Ты попросил показать их?

— Неужели вы считаете меня таким простофилей? — с горечью воскликнул Ансельм.

— Прирожденный купец! — повторил Бирото.

— Я спросил ящички для восковых фигурок Христа. Рассматривая ящички, я подсмеиваюсь над формой флаконов. Раззадорил купца, он постепенно разоткровенничался и признался, что Фай и Бушо, те самые, что недавно обанкротились, затевали выпустить какое-то косметическое средство и заказали флаконы причудливой формы; купец, не доверяя им, потребовал уплаты половины наличными; Фай и Бушо уплатили в надежде на успех; банкротство постигло их во время изготовления флаконов; конкурсное управление, по получении требования об уплате, пошло на мировую: купцу оставили флаконы и задаток, как возмещение расходов по изготовлению нелепого и не имеющего сбыта товара. Флаконы обошлись ему по восьми су, но он был бы рад-радехонек спустить их по четыре су: одному богу известно, сколько проваляются у него на складе эти никому не нужные флаконы. «Не согласитесь ли поставить десять тысяч флаконов по четыре су за штуку? Я бы тогда, пожалуй, избавил вас от этих флаконов; я приказчик господина Бирото». И вот я обхаживаю его, увлекаю, распаляю, подзадориваю — и добиваюсь своего.

— Четыре су! — воскликнул Бирото. — Знаешь, ведь мы можем продавать масло по три франка. Значит, будем зарабатывать по тридцать су на флаконе, оставляя двадцать су розничным торговцам.

— «Цезарево масло»! — воскликнул Попино.

— «Цезарево масло»? Ах, господин влюбленный, вы хотите польстить и отцу и дочери. Ладно, идет. Назовем его «Цезарево масло»! Цезари завоевали мир, они, верно, обладали львиной гривой.

— Цезарь был лысый, — пробормотал Попино.

— Потому, скажут клиенты, что он не пользовался нашим маслом! «Цезарево масло» за три франка. А «Макассарское масло» стоит в два раза дороже. Годиссар за нас; мы выручим сто тысяч франков за год, ибо каждому уважающему себя человеку продадим двенадцать флаконов в год. Это принесет нам по восемнадцать франков! Пусть таких голов наберется восемнадцать тысяч — стало быть, наживем сто восемьдесят тысяч франков. Да мы — миллионеры.