И в это время Зору через Орци передала Калою, что будет ждать его у старой башни.

Это известие ошеломило Калоя.

Предупредив Орци, чтоб он не говорил никому ни слова, Калой со всеми предосторожностями уехал. По дороге он терялся в догадках. «Вернее всего, — думал он, — Зору все-таки решила бежать…» Он боялся радоваться этой мысли. Неужели счастье так просто, само придет в руки?! Но чем больше он думал об этом, тем возможнее и правдоподобнее казалась ему догадка.

Он ясно видел, как вместе с ней пробирается по крутой тропе к аулу родственников родной матери, Доули, с которыми у него была договоренность. Там он мог скрывать ее, если надо, годами.

Вот он уже на вершине Ольгетты. Бросив коня, он бежит к Зору. Она стоит у стены, укрывшись от лунного света.

По резкости его движений, по быстроте, с которой он приближался к ней, Зору поняла, о чем он думал, и это было невыносимо.

— Добрый вечер! — воскликнул он.

Она не ответила ему, как полагалось, теми же словами.

— Здоровья тебе! — пожелала она.

Но он даже не заметил разницы. Его охватила радость от того, что они снова вместе. Кажется, он забыл обо всем, что произошло, и снова только любовался ею. Зору печально опустила голову. Чуткий, он сразу понял, что радость его преждевременна.

Зачем же она позвала его сюда? Он молча приготовился слушать.

— Не может случиться то, что не записано в судьбе человека, — волнуясь, с трудом выговаривая слова, сказала Зору. Эти слова сразу разрушили все, о чем он мечтал в пути.

— Значит, нам… мне не было суждено счастья… — говорила она.

И каждое ее слово было против того, что он желал, вызывало в нем протест. Но он сдерживал себя и слушал.

— Я прошу тебя: во имя моей жизни не делай ничего, что может привести к вражде… к крови…

— А на что мне мир, если не будет тебя?! — воскликнул Калой. — Ты пришла… Мы вместе… кто сможет нас разлучить? Ведь ты обещала, клялась! Я укрою тебя от всех! Я никого не боюсь. А нет — я перебью весь род Гойтемира! Один перебью всех! Спалю их жилища, перережу скот, уничтожу посевы! Я без страха за свою душу обрушусь на них! И ничто не спасет их от моей руки! — Ярость душила его. — Скажи только слово, и я унесу тебя!

Зору видела его глаза, его искаженное гневом лицо. Страх охватил ее. Она повалилась ему в ноги, обняла его колени, забилась в рыданиях.

Калой опомнился, поднял ее. Поставил на ноги. Он силен был против сильного, бесстрашен против равных. Но против слез у него не было защиты.

— Перестань! Перестань! — говорил он ей голосом, в котором слышалась ласка и желание успокоить, как успокаивают ребенка.

И Зору постепенно затихла. Они долго не произносили ни слова. Оба думали об одном, а говорить не могли. Слова причиняли только боль. Калой прервал молчание:

— Скажи, почему нам нельзя быть вместе? Разве до нас никто не нарушал родительского слова?

— Нарушали, — ответила Зору. — Но что из этого получалось? Почти всегда это было такое горе, после которого люди уже ничему не радовались. Пойми меня. Мой отец — бедный человек. Единственное его богатство, его гордость — я. Если и я у него окажусь ненастоящей и я не посчитаюсь с ним, кто же будет считать его за человека? И как после этого я могла бы наслаждаться жизнью? Мать у меня сумасшедшая. Если бы я нарушила их слово, я знаю, она не стала бы жить… А разве на родительском горе можно быть счастливой? У нас с тобой это не получилось бы. Они ведь не против тебя… — И снова пришли слезы. — Они против нашей бедности! Богатство старшины, почет — это ведь им и во сне не снилось… Не могу их убить, и ты не можешь… Они были друзьями твоих родных… Я прошу… — Она замолчала.

Она могла бы сказать: «Ты будешь еще счастлив… За тебя Наси хочет выдать свою сестру… Она красивая, и у нее есть все…» Но мысли эти остались с нею. Произнести их было выше ее сил.

А Калой думал о том, что Зору не так любила его, как ему казалось.

— Как ясно работает твоя голова! Значит, сердце молчит! — с обидой и горечью вырвалось у него, и он отвернулся.

Больно стало Зору от этих слов. Была в них доля правды. Голова ее работала. Зору не могла не думать. От этого зависела его жизнь. Но сердце… О, как он здесь ошибался! Зору нагнулась, схватила горсть земли и, протянув перед собой руку, сказала:

— Что пользы говорить теперь слова, которые несут только боль! Клянусь Господом Богом, создавшим эту землю, только ты один был в моем сердце… И ты один останешься в нем навсегда, кому бы я ни была отдана…

Калой смотрел на нее, будто видел первый раз в жизни.

Он был потрясен этой клятвой, он понял, что все разговоры напрасны. Возврата нет.

Бурные чувства охватили его, как дерево, попавшее под удар урагана. Он едва владел собой. В голову лезло одно решение страшнее другого: «Убить ее сейчас, здесь… Убить себя… Убить Чаборза…»

Зору видела, что с ним делается. Она должна была справиться с собой.

— Ведь это моя последняя просьба! — наконец сказала она, вложив в слова всю глубину своих чувств. И Калой овладел собой.

— Один Аллах знает, как мне это нелегко! — он помолчал. — Твоя последняя просьба… Больше я ничего не должен буду делать для тебя… Хорошо. Я никого не трону. Будет так, как ты просишь… Еще что? — спросил он.

И она, не в силах ответить, покачала головой… Он молчал… Она тоже молчала. Сколько им хотелось сказать друг другу! Но они молчали. Наконец Калой привел Быстрого.

Зору не могла достать ногой до стремени. И ей так хотелось, чтобы он в последний раз, как всегда, посадил ее на коня — единственного свидетеля их прошедшего счастья. Ей хотелось в последний раз изведать силу и нежность его рук. Но Калой подвел коня к бугру, чтобы она могла сесть сама.

И Зору поняла: с этой минуты она для него навсегда стала чужой.

Он повел коня вниз. Из-за облаков вышла луна. Она осветила замок Ольгетты, неровные контуры его старинной башни. Калой посмотрел на башню снизу и громко сказал:

— Людьми и Богом проклятое место!

Зору, до глаз закутанная в темный платок, беззвучно рыдала. Калой свернул с тропы и повел коня напрямик к аулу.

Батази казалось, что Зору нет уже целую вечность. Мысли путались, руки дрожали. Холодный страх ложился на душу.

Не подавая вида, она постелила Пхарказу, сказала, что дочь отпустила к соседям, и вышла на террасу, вглядываясь в темноту. Если дочь сбежит, эта ночь будет последней ночью Батази. Суровая жизнь в вечном труде настолько опостылела, что она без жалости готова была расстаться с нею.

Сердце трепетало, словно у него были крылья. Где-то далеко на каменистой тропе простучали копыта… Немного погодя на краю аула залаяла и смолкла собака. Значит, приближался кто-то свой. Батази вслушивалась и не заметила, когда Зору вошла во двор. Она увидела ее уже на лестнице, поднялась, уступила дорогу…

Зору молча пошла к себе.

Батази осталась одна. Руки у нее повисли, взгляд остановился на двери, за которой скрылась дочь. Дочь…

Но Батази должна была узнать, что будет. И она пошла. Она очутилась в комнате Зору. Та, не зажигая света, стелила постель, казалось, она не заметила, что кто-то вошел. Наконец она обернулась.

— Все будет так, как ты хотела. Никто никого не тронет… — Она не двигалась, давая понять, что сказала все.

Мать постояла, не дождавшись других слов, согнулась и ушла.

На нарах спал Пхарказ. Батази упала на шкуру для моления и сжавшись в комок, положив на узловатые руки щеки, тихо заплакала. В ее слезах было материнское горе и облегчение потому, что все должно было быть хорошо… Зору когда-нибудь поймет ее, оценит и… простит.

А Зору, оставшись одна, бездумно смотрела на пол, где лежала белая полоса лунного света.

Обрывками текли мысли. Они вели ее к последнему свиданию. Вот из-под темных бровей с укоризной смотрит на нее Калой. «За что? Зачем? Уже не будет ничего…»

Зору задыхается. Она выставляет на пол раму. Струя свежего воздуха ударяет в лицо. Она жадно хватает его пересохшим ртом… кружится голова… «Уже не будет ничего…» Зору срывает с себя платок, одежду — они душат ее. Холодный ветер ночи кидается к ней, обнимает голые плечи. Она медленно идет к постели, садится, подобрав ноги… Луна идет с нею, лиловым светом изгибается на ее коленях. Прозрачная голубизна покрывает словно из мела выточенную шею, грудь. Будто обороняясь от кого-то, Зору обнимает себя. В последнем отчаянии закинуто измученное лицо…