А в это время Наси заперла дверь, завесила платком окно, разделась возле своей кровати, умылась пахучим персидским мылом, которое Гойтемир подарил ей, оглядела себя при слабом свете и, накинув на голое тело широкое платье, опустилась через люк в нижний этаж, куда в холодное время загоняли скотину.

Закрыв выход из хлева на засов, она постояла, соображая что-то, потом поднялась в комнату по шаткой лесенке, раздула огонек в печке и, когда лучина вспыхнула, снова спустилась под пол.

При свете огня Наси оглядела все углы, еще раз проверила засов. Задув пламя, она подошла к другой лесенке, которая упиралась в люк кунацкой, встала на ступеньку, прислушалась… И, ничего не уловив, кроме стука своего сердца, улыбнулась…

Хасан-хаджи давно уже слышал шорох внизу. Это могли быть овцы или собака… Но когда в том месте, с которого вечером Наси сдвинула сундук, легонько скрипнув, зашевелилась половица, Хасан вздрогнул, сунул руку под подушку и сжал рукоять кинжала.

«Может, Гойтемир проведал что-нибудь и устроил ловушку?» Он замер, весь превратившись в слух. Это длилось мгновение. Люк бесшумно поднялся и прислонился к стене. Из него выскользнула женщина, Хасан узнал Наси, хотя в комнате было совсем темно. Он хотел вскочить, но не успел… Наси швырнула на стол платье и мгновенно очутилась у него под одеялом.

— Сумасшедшая! — прошептал Хасан.

— Посмотри, что делается… — с трепетным восторгом, так же тихо ответила она и прижала его руку к своему сердцу. Но Хасан не услышал биения его. Он задохнулся от ее близости…

Началась ночь. Длинная и короткая ночь. В их жизни таких было очень немного.

Небогатые родители отдали Хасана в медресе еще ребенком. А вышел он оттуда уже взрослым человеком. Голова его была полна изречений из священных книг и премудростью Ислама, а карманы пусты. Положение и средства пришли значительно позже. Но за это время его любимую девушку, которой он тоже нравился за красивые речи и мягкое обхождение, выдали замуж за богатого и влиятельного старика. Богач знал, что кто-то собирался сватать ее, но не посчитался с этим. Правда, старик не подозревал, как далеки были тайные связи Хасана со своей возлюбленной. Он не заметил последствий их и тогда, когда женился на ней. Но это не облегчило участь Хасана. Ему пришлось смириться с горькой судьбой, понять бесполезность неравной борьбы. Потом много раз Хасан имел возможность жениться. Ему намекали на это родственники очень неплохих, а иногда и богатых невест. Но он с грустью отвергал их. Только одна, только Наси существовала для него в мире. Только клятва добиться гибели Гойтемира была для него законом жизни.

Никто не знал об этом. От всех скрывал он горькое оскорбление и обиду. Много раз судьба сводила его на одной тропе с Гойтемиром. Но он не мог убить его, хотя и не был трусом. Он знал, что смерть человека не остается неоткрытой, а кровь — неотмщенной. Ему пришлось бы объяснить людям, за что он убил его, и признаться в том, что Гойтемир завладел его возлюбленной. А этого больше всего на свете боялся самолюбивый Хасан.

Он жаждал не восстановления поруганной чести, а того, чтобы, оставаясь вне подозрений перед людьми, насладиться зрелищем гибели своего врага, дать ему почувствовать это и хоть немного облегчить вечную боль. Несколько раз Хасан бывал почти у цели. Но в последний момент всегда что-нибудь мешало ему.

Хасан и Наси встречались очень редко. Иногда годами ждали этих встреч, но тем безумнее, тем ненасытнее были оба.

Первое время он про себя смеялся над Гойтемиром и торжествовал победу. Но как-то пришла мысль о том, что не он живет с чужой женой, а Гойтемир живет с его невестой, с его возлюбленной… И живет, не таясь, как он, а открыто. И снова Хасан пережил свое унижение, почувствовал свою ничтожность. И яростная злоба с новой силой охватила его.

Шли годы. Гойтемир наслаждался богатством, женами, семейным уютом, детьми, а у Хасана не было ничего. С какой радостью променял бы он свою ученость и уважение общины на один только вечер в кругу семьи! Временами, в бессонные ночи, ему безумно хотелось бежать, взойти на гору, броситься голой грудью на камень и выть, выть по-звериному от неуемной тоски. Но он научился страдать, стиснув зубы.

Проходила мучительная ночь. А утром люди видели его задумчивым, немного усталым, таинственно-молчаливым и почитали это за благочестие.

И вот за все страдания судьба снова бросила ему кроху счастья, под чужой крышей, на чужой постели, с чужой женой. Он — мужчина, мулла, хаджи — был вором своего счастья, некогда отнятого у него другим.

Наси понимала, что он мучается и любит ее одну. Но ей никогда не суждено было понять всю глубину его переживаний, потому что они были людьми разных характеров, разной душевной силы, разных возрастов. Она любила его за то, что он был ее первым мужчиной, за то, что он был сильным, несмотря на возраст, и за то, что любил только ее. Больше ничего не знала она о нем, да и вряд ли могла бы знать. Но в этой их разности было их счастье.

При встречах он молчал, не говорил о своих переживаниях, а она была довольна тем, что имела его и могла подарить ему короткую радость. Так обоим было легче.

В эту ночь время шло незаметно. Они то предавались любви, то, устав, отдыхали, и шепот их был таким тихим, словно в комнате находился кто-то еще. Изредка Наси прислушивалась к тому, что делалось во дворе.

Пропели первые петухи.

Снова заговорила она о женитьбе Чаборза.

Хасан напомнил об их жизни. Неужели она желает такого еще кому-нибудь?

— Чаборз — парень, — сказала Наси. — А на мне женился старик. И брал второй женой! А потом — девушки наши не такие, как я. Это я люблю тебя и рискую жизнью. А они, войдя в дом мужа, быстро забывают всех своих парней.

Но Хасан снова ничего не ответил. Наси подобралась к нему под руку, положила голову на его плечо.

— Кто разлучит любящих, попадет в ад, — сказал Хасан.

— А кто без брака спит с чужой женой?.. — усмехнулась Наси. — Нам с тобой все равно гореть в вечном огне. Так не будем терять хоть здесь того, чего там для нас уже не будет!

Хасан засмеялся.

— А ты с годами мудреешь! — сказал он.

— Что поделать. Попав в стадо ослов, телок, говорят, сам стал с ослиным характером. Ну, так что же с Зору?

И снова замолчал Хасан. И Наси почувствовала, что ему по-настоящему не по душе это предложение. «Но почему?..» И вдруг мелькнула женская мысль: «А не приглянулась ли Хасану самому эта бровастая?» Впервые в жизни она почувствовала ревность. Ее бросало в жар и холод. Сердце колотилось, как птица в сетях. Она сравнила себя с Зору, и ей показалось, что она рядом с нею — увядший лопух. Ей представилось, как темной ночью Хасан пробирается вдоль заборов и обнимает Зору… И, охваченная страстным желанием сейчас же разрешить сомнения, избавиться от угрозы потерять Хасана — а ей теперь казалось, что она уже теряет его, — она решилась на то, на что не решалась вот уже двадцать с лишним лет.

Наси порывисто поднялась на локте. Хасан почувствовал ее дыхание на своем лице. Она сжала ладонями его щеки и во тьме, с тревогой вглядываясь в его глаза, сказала:

— Должен ли брат оказывать предпочтение брату, как пес — волку?

— Говорят… А к чему это? — не понял ее Хасан.

— Должны ли близкие думать о близких раньше, чем о чужих?

Хасан согласился и с этим.

— Тогда ты сделаешь так, чтоб сын наш был счастлив!.. Твой сын…

— Мой? — воскликнул Хасан, забыв обо всем.

— Прости меня… прости… но мне так хотелось быть матерью, быть не хуже его жен… иметь равную долю и голос в доме…

Она припала к Хасану, не зная, как он отнесется к ее признанию, готовая на все.

— Почему же ты не сказала тогда?

— Не знаю. Боялась. Я же была почти девочкой… Да и зачем было говорить?..

— Мы могли уехать в Россию, в чужие края… Уйти отсюда со своим сыном. И пусть говорили бы о нас что угодно. Мы не знали б ничего!.. У нас было бы счастье…

— Не говори, — прошептала она. — Это сейчас пришло тебе в голову. А тогда — ничего не было б. Ты никогда никуда не ушел бы отсюда, и ты это знаешь не хуже меня. Поклянись, что ты не выдашь этого сыну!