— О чем ты? — не понял его Мерчуле. Он следил за кабардинцами.

— Послушай! Тебя сейчас увозит врач. Приступ аппендицита… Все остальное — положись на меня. Пан или пропал!..

Мерчуле поглядел на него, подумал и повторил:

— Пан или пропал! Но если о сговоре узнают… А в общем — с Богом! Случится что — буду тебя выручать.

Он велел адъютанту созвать офицеров. И когда те подскакали, сказал:

— Господа офицеры! Я заболел и не могу превозмочь тяжелого состояния… Командовать полком приказываю командиру четвертой сотни штаб-ротмистру Байсагурову. Сожалею, что не в силах быть вместе… Надеюсь на службу!

Проводив Мерчуле, Байсагуров вернулся. Он был бледен и строг, как никогда.

А впереди, на поле, смотр проходил как настоящие маневры. Один за другим выходили Татарский[156], Чеченский полки. По сигналам они перестраивались, меняли аллюры…

Байсагуров отдал приказ надеть бурки. И общий облик полка, одетый в домотканые черкески, преобразился.

Команды следовали одна за другой и все больше удивляли офицеров, которые чувствовали в них что-то неладное.

— Подтянуть подпруги! Са-а-а-дись!..

Еще несколько команд — и полк отступил назад и скрылся в лесу. На месте остался только сам Байсагуров, штандарт, трубач да взвод всадников.

Но вот очередь дошла до третьей бригады. Тронулся Черкесский полк, за ним должны были идти ингуши.

А на кургане только сейчас заметили, что полк исчез.

На месте Ингушского полка стоял взвод. Тридцать человек вместо восьмисот. Это было невероятно. Но полка не было.

Начальник дивизии посмотрел на командира бригады. Тот без шума направил к ингушам штаб-офицера. И в это время в их расположении послышался сигнал: «Развернутым строем — шагом марш!»

Из лесу выступили черные всадники.

Начальство не успело понять, что происходит, как последовал новый сигнал полковой трубы: «В лаву! От середины!..»

Начальник дивизии искоса посмотрел на своего дядюшку. Главковерх с заметным любопытством следил за движением конницы, а она стремительно рассредоточивалась по фронту и шла за своим командиром полка, который со знаменем и трубачом быстро уходил вперед.

— «К середине — со-о-омкни-и-и-ись!» — скомандовал трубач. Всадники вновь понеслись к центру.

— «Шаш-ки-к-и во-о-о-н! В атаку марш-марш!» — последний раз прозвучала медь, и тысячи лошадиных копыт в бешеных ударах обрушились на поле.

Земля задрожала.

А всадников не было видно. Они лежали на конях, над которыми взлетали черные крылья бурок и голубых башлыков.

Вот их командир свернул направо и наперерез полку помчался к кургану. Шагах в двадцати он выпрямился в седле, поднял перед собой клинок и, осадив коня, отсалютовал:

— Ваше высочество! Ингушский полк в атаке! Штаб-ротмистр Байсагуров!

Как только он повернулся и встал лицом к полку, его всадники разом поднялись на стремена и, сотрясая воздух гиканьем и возгласами «вурр-ооо!», яростно размахивая и кружа саблями над головой, лавой промчались под штандартом и скрылись за дальней деревней в тучах пыли.

Отдав честь главнокомандующему, Байсагуров сделал свечу и как вихрь умчался за полком.

Главковерх, не скрывая удовольствия, похвалил атаку и поблагодарил племянника и командира бригады за настоящий сюрприз.

— Рады стараться! — по-солдатски ответил полушутя, полусерьезно начальник дивизии.

— Кто командует полком? — спросил главковерх, насупив брови.

Помощник командира дивизии ответил, что командует полком полковник Мерчуле. Но он внезапно заболел, и полк вел командир четвертой сотни штаб-ротмистр Байсагуров.

— Отлично! Побольше бы таких! — сказал великий князь. — Командиру полка благодарность. Штаб-ротмистра произвести… Кес-ке-се?[157] — вдруг спросил он, взглянув на поле.

Там к центру плаца шагом подъезжал одинокий всадник на брюхатой лошади. В левой руке его сверкала шашка, в правой была плеть. Ехал он траверсом[158], лицом к начальству, и изо всех сил нахлестывал свое толстокожее животное. А оно, как от овода, только отмахивалось от него хвостом. Наконец всаднику все же удалось разогнать лошадь, и она нашла курцгалопом, вздымая вместе передние ноги и едва продвигаясь вперед. И тогда всадник тоже закрутил шашкой над головой, заорал «вур-ро-о-о!» Стало ясно: он шел в атаку вслед за своим полком.

А на поле уже вступали донцы.

Кто-то из штаб-офицеров поскакал, чтобы убрать всадника в сторону.

Тем временем лошадь его, видимо, приняв возглас «вурро» за «тпрру», остановилась. Заложив на спину кренделем короткий хвост, она стала освобождать свое бездонное брюхо от казенного фуража. Понукания не действовали.

Штаб-офицер был шокирован.

— Мерзавец! — воскликнул он. — Что ты здесь делаешь? Или ты не видишь, кто там!..

— Это не я, это лоша делает! Он десят лет армия. Если он сама не знаю, кто там, я откуда знаю?

— Да убирайся ты со своей коровой! — потерял терпение офицер.

— Мой лоша мой командер сказал осел. Эта лоша ты сказал коров! А я как, пеший атака пойдем? Да?

— Олух! Сворачивай сюда! — закричал офицер.

— Не олух! Орци я! — огрызнулся всадник и снова начал разгонять свою кобылу.

Офицер выхватил шашку, ударял лошадь Орци фухтелем и, схватив ее за повод, поволок в сторону.

— Отпускай! — угрожающе сказал Орци. — Плен моя не пойдет! Отпускай!

Но офицер продолжал уводить коня вместе с ним.

— Тогда смотри мине! — закричал Орци и взмахнул шашкой. Офицер чудом успел парировать удар в голову. Клинок Орци скользнул по его сабле до эфеса.

В это время, развернувшись, на них полным ходом шла артиллерия.

Офицер бросил Орци и поскакал в сторону.

Некоторое время кобыла Орци неслась вместе с батареями, потом устыдилась своей прыти и снова перешла на курцгалоп. И опять до кургана донесся победоносный крик Орци — «вурроо!» Он продолжал атаковать.

Когда штаб-офицер показал начальству разрубленный эфес и пояснил, что всадник кинулся на него, чтобы не попасть в «плен», главнокомандующий рассмеялся.

— Его теперь в полку доконают! — сказал он, успокаиваясь. — А ведь он не сдался даже офицеру! Атаковал! Шел на подкрепление! Это воин! Не так ли? А вот кто кавалериста на такого битюга посадил, тому не мешает всыпать! Солдату медаль!

Он замолчал, задумался и, окинув офицеров строгим взглядом, который, казалось, и смотрел на каждого и не видел никого, обращаясь к начальнику дивизии, сказал:

— Ну что ж, дивизия твоя пока дикая. Гаять с нею было бы лучше, чем воевать. Но ничего не поделаешь. Общее положение вам известно. Фронт требует новых сил. А с недостатками на ходу разберетесь! — Он козырнул и пошел к автомобилю.

Начальник дивизии уехал вместе с ним.

Помощник начальника дивизии, тучный мужчина с красной шеей и большими седеющими усами, снял папаху, перекрестился.

— Слава тебе!.. Пронесло! — Потом усмехнулся, покачал головой: — А здорово окрестил — «дикая»!.. Не в бровь, а в глаз! Так она теперь и пойдет!..

В эту ночь во всех полках дивизии офицеры кутили. Но особенно бурно предавались веселью ингуши. Командиру полка сразу «стало лучше». Да и как было не поправиться, когда он получил благодарность главковерха, его друга произвели в ротмистры и даже серьезная оплошность корнета Бийсархо обернулась первой медалью в полку.

Орци был приглашен в офицерское собрание. Здесь его снова и снова заставляли пересказывать все, что с ним случилось на плацу, и хохотали до изнеможения.

Кутеж закончился поздно ночью, когда были исчерпаны все запасы местной лавчонки и чаборзовских ящиков. А через пару часов сна офицеры уже стояли во главе служебных команд полка, выстроенных для торжественной присяги.

Была глубокая осень. На смену утренним заморозкам приходили туманы и нудные дожди. Казалось, кто-то сквозь тонкое сито цедил их на головы солдат.