Лукоморец с облегчением вздохнул, не ожидая такой быстрой капитуляции от своей ненаглядной.

 - Только скажи мне, что ты предлагаешь, — заботливо склонила она голову и проникновенно заглянула ему в глаза. — Я так и сделаю.

 - Я… — начал было он и осекся.

 Список его предложений закончился, не успев начаться.

 - К–кабуча… — только и смог произнести он.

 - Вот и я о том же, — мрачно кивнула Серафима и повернулась, чтобы уйти.

 - Но ты должна хотя бы взять ковер и мой меч! — спохватился Иванушка. — Пусть они тебе не пригодятся, но лучше иметь и не использовать, чем наоборот!..

 - И свет, ваше царственное величество, свет–то прихватите!.. — охнула и Находка, и кинулась к царевне со своим голубым огоньком. — Кто ить знает, чего у него там, окаянного, понатыкано… Может, и свет наш тоже пригодится. Правда, без меня он погаснет через час–другой, но хоть на столько хватит — и уже хорошо?..

 Она умоляюще заглянула Серафиме в лицо, словно прося прощения, что не может никак пойти с ней и помогать, как обещала, и осторожно, чтобы не уронить, протянула переливающийся голубым призрачным светом холодный шар.

 - Спасибо, ребята, — торопливо кивнула Серафима — мыслями уже там, в Проклятой башне — и окинула остающихся быстрым взглядом. — А вы меня ждите, без меня не уходите. Я как только — так сразу, даже на чай не останусь. А если не вернусь, считайте… считайте, что не вернулась. Ладно, побежала я. Время идет. Ни пуха, ни пера…

 - И тебе удачи…

 Лукоморец проводил долгим тревожным взглядом освещенную бледным нереальным светом супругу со скатанным ковром на плече и с его мечом в руке, с содроганием проследил, как плотоядно захлопнулась за ней дверь, едва она переступила порог, потянул на всякий случай за ручку — с предсказуемым результатом — и только тогда сообразил, что Серафима ушла с двумя мечами, а у него из оружия остался только праведный гнев.

 Он охнул, ахнул, эхнул, стукнул кулаками по бедрам, обозвал себя разиней и растяпой, но ничего из предпринятого не помогло, и посему оставалось только надеяться, что до возвращения жены меч ему не понадобится.

 Иван сокрушенно вздохнул, вспомнил еще раз любимое ругательство Агафона, и стал осматриваться по сторонам, выглядывая стратегически удобное место, где его отряд не попался бы никому случайно на дороге, и откуда было бы хорошо виден вход в Проклятую башню.

 Такое место очень скоро нашлось.

 

 

 

 …Дверь Проклятой башни захлопнулась за ней с грохотом самой угрюмой могильной плиты в самом жутком склепе [213], и Серафима сделала несколько шагов вперед, подняла над головой светящийся шар Находки и огляделась.

 Она находилась в небольшом помещении с голыми каменными стенами, метра три на четыре — назвать его прихожей не поворачивался язык.

 Слева, у самой стены, открывался дверной проем аркой и высокие ступени каменной лестницы, ведущей вверх.

 Прямо перед царевной, зияя огромной, но незамысловатой замочной скважиной, предстала массивная дубовая дверь с грубой кованой ручкой–скобой, обитая вдоль и поперек широкими железными полосами.

 Ключа, естественно, видно нигде не было.

 «Спорим, что нам туда», — не колеблясь ни мгновения, определила Серафима.

 Она сгрузила ковер у стены, положила на него с некоторой опаской огонек — не погаснет ли? не устроит ли пожар? (не погас и не устроил) и, взвешивая в руке Иванов меч, решительно шагнула к не подозревавшей о грядущей незавидной участи двери.

 Волшебный меч гладко вошел в едва заметную щель между досками и каменным косяком. Царевна провела клинком вниз–вверх, не встретив сопротивления, удивилась, пожала плечами и потянула за ручку–скобу.

 Дверь неохотно, с тяжелым скрипом–вздохом, поддалась, и из углубления в косяке выпал на пол, едва не отдавив ей ногу, отсеченный язык замка [214].

 В глаза, мгновенно затмив потустороннее сияние шара Находки, ударил зловещий красно–оранжевый свет, показавшийся ей после блужданий в ночи ослепительным.

 Серафима отшатнулась, прикрыла лицо рукавом и, осторожно выглядывая из–под него как из засады, быстро осмотрелась кругом. Хотя, если честно, разглядывать здесь было особенно нечего даже такой любопытной и дотошной персоне, как она.

 Под ногами ее лежал карниз шириной метра в три, огороженный грубыми каменными перилами слева и по центру. Справа перила приближались к стене на полметра, уходили вниз и терялись из виду: такая же каменная лестница, какая вела на верхние этажи, здесь змеилась спиралью вниз, прижимаясь к черной стене из незнакомого блестящего камня.

 Она рассеянно сняла и кинула неказистую лохматую шапку — подарок октябрьских крестьян — в дальний угол, смахнула со лба пот — кто–то услужливый явно принял во внимание, что на улице не май–месяц, и даже не сентябрь и любезно включил отопление — нетерпеливо подбежала к перилам и заглянула вниз.

 Внизу, в непостижимо далекой глубине бездонного черного колодца, куда падать состаришься, беззвучно бушевало, взметаясь и опадая, вязкое, тягучее, будто живое, пламя. А над ним, едва различимый на фоне багрового огня, хоть и гораздо ближе к карнизу, прямо в воздухе висел стеклянный гроб.

 

 

 

 Второму помощнику первого советника спалось… то есть, работалось плохо.

 Чтобы не сказать, что ему вообще не спалось.

 И не работалось.

 И не елось.

 И не пилось.

 И даже не мечталось, как приблизит его царь за его настоящие и мнимые заслуги перед короной — а это уже был серьезный признак нездорового душевного состояния.

 Сабан вертелся с одного толстого бока на другой, сбивая в кучу одеяло, сминая в блин и без того не слишком упитанную подушку и сдвигая во всех направлениях тощий матрац со скамьи, пока, наконец, при очередном перевороте тот не соскользнул, и маг не свалился на жесткий каменный пол вместе со всеми постельными принадлежностями и не зашиб копчик об каблук своего сапога.

 Вместе с болью пришло долгожданное озарение [215], и колдун шумно удивился — на грани возмущения — собственной несообразительности.

 Как это он сразу не понял, чего не хватало тем умрунам!..

 Это же находилось перед его глазами столько лет подряд, куда бы он ни поглядел, что постепенно стало почти незаметным, и теперь, когда оно и в самом деле исчезло оттуда, где должно находиться, он этого по–настоящему не увидел!

 Как, оказывается, все просто.

 У этих умрунов не было на нагрудниках царского герба.

 И номеров на рукавах, если хорошенько припомнить.

 Что бы это могло значить?

 Отряд для тайных операций — ведь сержант был не в мундире?

 Но таких отрядов в гвардии царя не было отродясь, и с чего бы им появиться теперь?

 Самозваные умруны?

 Шпионы?

 Но за чем тут теперь шпионить, когда здесь кроме Проклятой башни не осталось ничего стоящего риска быть схваченными, а за ней много не нашпионишь?

 И, к тому же, они привели беглую царицу и ее служанку…

 Служанка, конечно, тоже могла быть самозванкой, но царицу–то он раньше видел, она–то настоящая!

 И умруны настоящие. Уж их–то ни с кем не перепутаешь — что он, умрунов никогда не встречал? Сам едва одним из них не стал, когда попал его величеству под горячую руку лет десять назад, но не будем о грустном…

 Нет, определенно тут была какая–то загадка, что–то непонятное, что засело в его окончательно пробудившемся мозгу как заноза величиной с кованый гвоздь и не даст теперь спать не только этой ночью, но и все остальные ночи и дни, если он немедленно не пойдет туда, где стоит на часах эта подозрительная компания, и все не вызнает.

 Сабан шумно вздохнул, покачал головой, сокрушаясь по поводу не к месту и, самое главное, не ко времени появившейся тайны, потер ушибленное место, натянул сапоги на успевшие замерзнуть от сидения на голом полу ноги и, прихватив с собой троих стражников для придания своей персоне важности и уверенности при переговорах с этим наглым сержантом, направился в башню Царица.