- Уходили все–таки царя нашего, гады…

 Люди страдальчески заахали и подались назад еще больше, освобождая вокруг неизъяснимым образом явившегося то ли живого, то ли мертвого монарха полянку в несколько метров.

 - Ну, здравствуй, честной народ, — приложил Симеон руку к сердцу и поклонился. — Не пугайтесь вы, и не думайте чего плохого — я живой, и мы с вами еще всех врагов наших переживем! Благодарю вас, люди добрые, что в тяжелый час не пожелали жить под гнетом коварного супостата и, взяв оружие в руки, растоптали проклятых пришельцев как добрый конь давит змею!

 - Ура!!!.. — грянула толпа, и в воздух полетели шапки, кички, венцы, картузы, колпаки и (в случае с кузнецом Семеном) предатель Букаха [34]. — Слава батюшке–царю!

 - Слава…

 - А где царица–матушка?

 - Что с ней сталось?

 - Жива ли? — забеспокоился вдруг народ.

 - Жива, жива, люди добрые, — успокаивающе махнул рукой царь. — И царица Елена жива–здорова. И все это благодаря нашему маленькому герою, нашему… Да где же он? — царь заоглядывался по сторонам, потом под ноги — но все напрасно.

 - Вы малыша вашего ищете? — выкрикнули из толпы.

 - Так он, царь–батюшка, как вы отвернулись, обратно в стену ушел!

 - А–а… Ну, это он от скромности, наверное. Деликатной души чел… домо… библиотечный.

 - А колдун куда подевался? — выкрикнул долговязый чернявый парень в желтой поддевке.

 - Колдун покинул сей лучший из миров, то есть помер, — торжественно объявил Симеон и тут же зажал уши, чтобы не оглохнуть от сумасшедшего «УРА!!!», мгновенно взорвавшего толпу.

 - А как у нас в городе дела обстоят, люди добрые? Кто мне расскажет, что у нас в славном Лукоморске сейчас деется? — едва дождавшись, пока народное ликование возьмет тайм–аут, спросил царь.

 - Ну, я могу, — выступил вперед шорник Данила, с усилием согнав улыбку от уха до уха и приняв серьезно–торжественный вид, подобающий для разговоров с царями. — Звать меня Данила Гвоздев, а ремесло мое шорное. Живу я с семейством в Соловьевке, в доме с синими наличниками…

 - Да ты мне расскажи, что в городе деется, Данила! — нетерпеливо прервал его Симеон. — Про наличники потом!..

 - Сейчас все поведаю, батюшка царь. Я про себя говорю, чтоб не подумали вы, что я какой пьяница безродный, али смутьян пустоголовый. Я горожанин законопослушный и верноподданный, и думаю, что говорю.

 - Это хорошо…

 - Ну, так слушайте. А что я пропущу — меня мир поправит… — и он обвел замотанной тряпицей рукой притихший с уважением люд. Ишь ты — шорник — шорник, а сказанул так, что и не всякий боярин повторит…

 Закончив изложение событий последних трех часов, Данила почтительно замолк.

 Заговорил царь.

 - Спасибо вам, люди добрые, еще раз за отвагу вашу, за верность и за сердца ваши горячие, — молвил он. — Я всегда знал, что государи других держав локти кусать должны, что не у них, а у меня в стране такой народище проживает! За ним, то бишь, за вами — как за каменной стеной! Любого колдуна, али супостата голыми руками на корню удушите! Молодцы! Сбросили мы чародейское иго! И на радости такой объявляю я народные гуляния на три дня! Будут на всех площадях бочки стоять с пивом, с вином, да туши жариться — подходи, честной народ, ешь–пей, сколько душе угодно, за Лукоморье родимое! А всем, кто с оружием в руках во дворец пришел, жалую по золотому червонцу!

 В ответ снова грянуло дружное «ура».

 - Шорник Гвоздев! — выкликнул царь, едва ликование чуть спало.

 - Тут я!

 - Ты сумел оккупанта извести, сумей теперь это дело отпраздновать. Назначаю тебя распорядителем царских подвалов. А пока давай пройдем до нашей сокровищницы, поможешь мне с казной. Обещания выполнять надо.

 - УРА!!!..

 Но едва Симеон повернулся, чтобы уйти, его окликнул из толпы молодой нетерпеливый голос:

 - Ваше величество! А с этим–то что нам делать?..

 Царь остановился, оглянулся, вытянул шею, чтобы разглядеть, кто кричал, но в этом не было нужды — позвавший его молодой парень возвышался над толпою как ладья над пешками. Но в глаза он бросился не только и не столько из–за своей фигуры, а главным образом потому, что привлекая внимание государя, помахивал в воздухе зажатым в кулаке Букахой.

 - Вы не смотрите, что он смирный сейчас — он сбежать хотел, и ножиком мне новый армяк попортил!..

 - Воевода?.. — мрачно, как в оптический прицел, прищурился царь, и сцена унижения и предательства обласканного военачальника в тот злосчастный вечер в трапезной снова воскресла в памяти.

 Букаха завертелся в руках кузнеца, как будто под его ногами развели костер, дико замычал, но Семен был начеку.

 - Веди изменника Букаху ко мне в хоромы. А вместо своего армяка, за то, что поймал его, получишь шубу с моего пле…

 Царь умолк на полуслове, мысленно сравнив свою фигуру и фигуру молодого гиганта. Их плечи явно были разного размера.

 - Кхм… — задумчиво пощипал бороду царь. — Вместо испорченного армяка получишь штуку первосортного сукна и соболей на опушку. А сейчас давай, не медли. Уж больно давно мы с воеводой не виделись…

 

 

 

 Царь первым вошел в свой кабинет и остановился на пороге, словно налетев на невидимую преграду — уж не ошибся ли он этажом или крылом?..

 Кабинет за время его отсутствия радикально сменил сферу интересов.

 Там, где при нем, Симеоне, висели карты, портреты предков, боевые знамена отличившихся дружин и охотничьи и военные трофеи, напоминавшие о славной юности не только его самого, но и всей лукоморской династии, выросли шкафы и полки, набитые ретортами, склянками, бутылями, горелками, перегонными кубами и прочими вещами странными и отталкивающими, чему нормальный человек и названия знать не может, и не дай Бог, когда–нибудь вообще узнает. Нечистые атрибуты колдовства расползлись по его столу красного дерева, залив его, проев и местами перекрасив во все цвета радуги, если бы, конечно, на каком–либо небосводе нашлась радуга, сияющая всеми оттенками черного, коричневого, грязно–фиолетового и ядовито–зеленого. Они забрались на подоконники, повисли на крюках, изгнав оружие и штандарты, взлетели под потолок и усеяли отвратительным ковром весь пол, поджидая, как мины магического действия, неосторожного неприятеля.

 Было похоже, что колдун занимал не только его трон, но и его рабочие палаты.

 - Какая гадость… — сморщился царь и брезгливо подвинул ногой почти пустой мешок у порога. В мешке что–то тоненько и жалобно звякнуло на разные металлические голоса.

 Симеон попытался представить, что бы там могло быть, но кроме большой кучи стальных колец ему в голову ничего не шло, и он рассердился.

 Пинком отшвырнул он черный мешок — тот отлетел на средину кабинета, печально дзенькнув (да что там у него такое?!), сделал шаг…

 И споткнулся о коробку.

 - Да чтоб тебя!.. — откинул он и ее в сторону и сделал еще один, сперва осторожный, шаг вперед, но потом плюнул, фыркнул, и зашагал решительно, с раздражением расшвыривая направо и налево оборудование осиротевшей магической лаборатории, как будто жалея, что на месте этих коробов, тюков, мешков и пакетов не было самого Чернослова.

 Так, то ли пританцовывая, то ли тренируясь перед воображаемым футбольным матчем, царь прошествовал к столу, подтащил к нему такой же пятнистый стул, хотел сесть, но передумал, и встретил влекомого не знающей пощады рукою кузнеца Букаху стоя, гневно подперев тощие бока кулаками.

 - Что ж ты это, подлец, так меня подвел, а? — сердито заговорил он, не дожидаясь, пока Семен отпустит пленника. — Я тебя жаловал, награждал, уважал, ублажал, а ты…

 Букаха рухнул на колени, ткнулся физиономией в пол и жалобно замычал.

 - Да когда ты к нему переметнулся, я подумал — сплю! Колдун — наяву. Солдаты его — наяву. Разгром в трапезной — наяву. А измена твоя — поверить не мог!..

 Бывший воевода застонал еще жалобней, с подвыванием, что должно было выражать по его замыслу полнейшее раскаяние.