9

Проворочавшись всю ночь, Касбулат наконец к утру засыпает, и почти сразу же Сабира будит его. Если бы не эта странная ночь, ранняя побудка ничуть не смутила бы его. Всегда он спал крепко и вставал рано, отдохнувший, бодрый.

Сейчас он еле оторвал от подушки чугунную голову и даже сначала не понял что к чему — в комнате было еще сумрачно. Ах да, он ведь наказал Жуматаю подать машину...

— Машина подана, ага, — доносится из кухни голос Жуматая.

— Как там погодка?

— Немного улеглось, но снегу насыпало — ужас! Поедем или нет?

— Что за разговоры? Конечно, едем.

Одевшись, Касбулат вновь обзванивает районное начальство. Голос его уже приобрел прежнюю властную раскатистость. В трубке хрипят сонные голоса:

— Будет сделано.

— Примем меры.

— Непременно учтем.

Сабира подает ему «командировочную сбрую» — шубу, обитые войлоком сапоги, пуховый шарф.

— Дай сюда. Я сам, — бурчит он. На ходу, уже одетый, выпивает залпом две чашки чаю.

— Не нравится мне твой вид, — говорит Сабира. — Уж не заболел ли? И спал сегодня плохо.,.

Застыв, он молча смотрит на нее в упор, прямо в глаза, минуту, две, три... Под этим странным пристальным взглядом Сабире становится не по себе.

— Ну, хорошо, — словно сжалившись, говорит он и опускает руку ей на плечо. — Я вернусь дня через три. Не беспокойся.

...Пурга уже выбилась из сил. На востоке среди туч появились просветы. Ехать очень трудно — дороги замело. Машина идет по сухому снегу, словно по песку. Жуматай молчит. Его лицо добродушного плута даже как-то заострилось. Напряженно подавшись вперед, он переключает скорости. Впрочем, скоро он осваивается с дорогой, ерзает, устраивается поудобнее и начинает свой обычный треп, пытаясь расшевелить хмурое нынче начальство.

Касбулат привык к своему шоферу, ему даже нравятся его плутовские замашки, забавляет его гонор перед другими водителями. Как-никак, он возит первого руководителя района, он ближе всех к великим мира сего и знает то, что недоступно другим смертным. Усвоив некую почтительно-нагловатую манеру, он позволяет себе иногда даже «встревать» в разговор начальства, подкидывать ценные предложения. И впрямь, глаз у Жуматая наметанный, зоркий, иной раз он бьет не в бровь, а прямо в глаз. Касбулат всегда прислушивается к его высказываниям, хотя делает вид, что только краем уха. Словом, Жуматай не только крутит баранку, он еще своего рода общественный деятель.

Сейчас Касбулат косится на Жуматая. Ишь ты, посвистывает — и горя ему мало. Быть бы таким беззаботным. Нет, руководитель никогда не может позволить себе такой роскоши. Вечные заботы, вечная борьба... Сейчас вот этот буран. Лишь бы джута не было — иначе конец. И надо же, как все благополучно шло этой мягкой теплой зимой. Увеличили поголовье, думали, что даже кормов хватит, а теперь только аллах знает, чем все кончится. Если бы все можно было предугадать заранее.

Прошлой весной в области состоялось очень важное совещание. Оно наметило крутой подъем животноводства. Много говорили об этом как о главной задаче, как о «второй целине». Совещание вел сам Иван Митрофанович, и доклад, как всегда обширный, делал он лично.

Отношения между Касбулатом и Иваном Митрофановичем не всегда были гладкими. Иногда возникала чрезвычайно опасная напряженность, Касбулату в этих случаях казалось, что он ходит по лезвию ножа. И поэтому он пристально следил за малейшими нюансами поведения и настроения Ивана Митрофановича, за особенностями его стиля, оценивая все его слабости и сильные стороны. Очень внимательно наблюдал он за его манерой держаться на трибуне.

Иван Митрофанович читал так уверенно и убедительно, словно это он сам лично написал такой пространный доклад, можно сказать, выстрадал от «а» до «я». Понятно, что такие доклады готовит руководству аппарат, но Иван Митрофанович, казалось, даже и не читал, а говорил на память: лишь один его глаз слегка косил в текст, а вторым он зорко наблюдал зал. Вот это класс! Это просто божий дар!

Иногда Иван Митрофанович даже отходил от текста и, непринужденно беседуя с аудиторией, пересыпал речь такими шуточками, что зал взрывался от хохота.

«Учитесь у жизни, учитесь у народа», — вот кредо Ивана Митрофановича. Об этом он говорит всегда. Готовясь к докладу, он тоже не забывает этого правила и всегда старается обобщить не только свой собственный опыт, но и опыт других товарищей.

Есть у Ивана Митрофановича свой «мозговой трест», главное лицо в нем некто Амангалиев, одинаково свободно владеющий и русским и казахским языками. Такой тихий, милый, приятный человек. Почти все доклады пишет он. Безусловно, очень способный толковый работник.

Правда, ухо с ним надо держать востро. Невзначай оброненные слова, некоторые неприятные факты могут мигом оказаться в очередном докладе Ивана Митрофановича. А подложив тебе такую свинью, Амангалиев так обаятельно улыбнется при очередной встрече, что всякая обида мигом улетучивается.

Впрочем, он и сам довольно откровенен. Посмеиваясь, он рассказывает, как Иван Митрофанович готовится к докладам, как вызывает его к себе, намечает тезисы, и как потом он эти тезисы «костюмирует».

Однажды Касбулат встретил Амангалиева в коридоре гостиницы и обратил внимание на его озабоченный вид.

— Гнетет меня одно обстоятельство, — сказал Амангалиев и почесал затылок.

— Что стряслось?

— Иван Митрофанович прочел доклад и вызвал меня. Гляжу — вид суровый. Даже сесть не предлагает.

— Неужели доклад не понравился?

— Как тебе сказать... Доклад, говорит, правильный, но суховат. Подкинь, говорит, юморку малость, чтобы людей расшевелить. Хоть три-четыре юморочка, без этого доклад не доклад.

— Так за чем же дело стало?

Амангалиев снова взялся за затылок^-»

— Никакой юмор в голову не лезет, хоть плачь. Даже брата просил анекдотик какой-нибудь выдать. Анекдотов много, но, сам понимаешь, ни один не годится. У тебя, Касеке, ничего не завалялось, а? Хоть какой-нибудь смешной фактик? Выручи ради бога!

История эта тогда искренне развеселила Касбулата, но потом он подумал, что все не так-то просто. От длинных сухих докладов с бесконечным перечислением цифр народ устает, а острое словцо, любая смешинка снимает напряжение и, что очень важно, располагает аудиторию к докладчику. «Надо бы и мне взять на вооружение юмор», — подумал тогда он.

Хоть и сложное чувство испытывал Касбулат к Ивану Митрофановичу, но не уважать его он не мог и даже немного восхищался им. Под счастливой звездой родился этот человек, а биография у него просто блестящая. Вышел из самой гущи народа: в ранней юности пастух, позже — тракторист. Можно сказать, и крестьянин и рабочий одновременно.

Даже долгие годы руководящей работы не соскоблили с Ивана Митрофановича народных привычек и манер, и это подкупает.

Иной раз увидит в степи чабана, тут же приказывает подъехать к нему, колобком выкатывается из машины. Как у многих невысоких толстячков, движения у него шустрые, он всегда бодр и энергичен.

Чабаны-казахи всегда держатся при незнакомых людях со спокойным замкнутым достоинством, сидят в седлах, как высеченные из камня, но Иван Митрофанович широко улыбается, хватает чабана за руку, смотрит в лицо:

— Здорово, браток! Как делишки, как детишки?

Ошарашенный такой простотой, чабан смущенно ерзает в седле, от волнения не может связать двух слов.

— Ничего-ничего, не робей, браток... Я ведь тоже был пастухом. Пастух пастуха видит издалека. Скотоводство-то мы с тобой, браток, знаем получше некоторых, — и он лукаво подмигивает чабану на свою свиту.

Потом он долго и обстоятельно расспрашивает чабана о его семье, о здоровье, об условиях быта.

Но самое большое удовольствие доставляет Ивану Митрофановичу разговор с трактористами. Тут он просто блещет эрудицией, с исключительным знанием дела говорит о марках тракторов — наших и иностранных, о двигателях и даже о запчастях. Видно, что ему приятно чувствовать себя причастным к непосредственным производителям, и он всегда при случае напоминает аудитории, что и сам когда-то...