– Еще один вопрос, Балчев. Но прошу тебя быть объективным. Как вы расстались с Анеттой, кто был инициатором?

– Я же тебе говорил, что влез в другие дела на стороне, о чем Анетта не подозревала или, по крайней мере, делала вид, что не подозревает. А к тому же все это совпало с ее беременностью и абортом – тут уж я был категоричен. И она сама решила со мной расстаться, что, впрочем, было мне только на руку…

– Значит – она?

– Да, Анетта была честолюбивой и гордой, в этом ей не откажешь.

– А если бы она не полезла на рожон, что бы ты тогда делал?

Балчев почесал за ухом.

– У нас мужской разговор, ведь так?.. Всему виной ее беременность, майор. Думаю, если бы не это, я от Анетты так просто не отказался бы, она – страшная женщина… Была, земля ей пухом…

– Значит, на два стула хотел сесть?

– Второе приключение было лишь эпизодом, пришло и ушло – так, по крайней мере, я сейчас думаю.

– Но оно еще до сих пор тянется, не так ли?

– Да нет, там все было обрублено, майор! Еще после того нашего разговора у меня дома. Я понял твой намек…

– А партнерша?

– Эх, лучше не вспоминать!

Вот уж донжуан, подумал Станчев, до каких пор за юбками будет волочиться?

– Балчев, у вас налажены связи с городом Ф. С какими фирмами вы сотрудничаете?

Балчев перечислил фирмы и прибавил к ним название одной французской – конкурента.

– Кушева ездила в этот город три раза. Но ведь она не эксперт по оборудованию…

– По оборудованию – нет, а по технологиям – да. Потому-то и ездила.

– Тебе известно что-нибудь об этих ее поездках?

Он знал только о первой ее поездке, тогда Комитов советовался с ним, об остальных ему ничего не было известно. А в чем дело?

– Просто спрашиваю.

– Просто ты ничего не спрашиваешь, такая уж у тебя работа… Погоди, погоди, а ты часом не подозреваешь ее…

– Нет, Балчев. Я спрашиваю тебя, что ты знаешь в связи с ее поездками… Значит, ваше объединение делает заказы, а покупают другие?

– Совершенно верно, но только в отношении оборудования.

– А ездите вы вместе с другими специалистами?

– Не обязательно… Что попишешь – специализация…

– У меня больше вопросов нет, Балчев, если у тебя имеются – прошу, задавай. Кстати, о Кушевой продолжают болтать?

– Забыли о ней, майор! Я-то нет, для меня это невозможно, а вот другие – ни сном, ни духом… Впрочем, это естественно.

– А когда ты о ней вспоминаешь?

– По-разному… – Балчев вздохнул. – Скажу тебе откровенно: чувствую я какую-то вину перед этой женщиной. Залетела она от меня… Иногда спрашиваю себя: если бы тогда все обернулось иначе, если бы она сделала аборт без иллюзий, понимаешь, мне все кажется, что не было бы такого конца.

– Значит, ты связываешь ее смерть с абортом?

– Да нет, конкретно не связываю, а вот в целом… Если бы она осталась со мной, так бы дело не окончилось.

Следователь припомнил давешнее утверждение Балчева, что ее гибель не имеет ничего общего с их связью.

– Ты подозреваешь, что она впуталась в какую-то другую связь?

– Влипла она где-то со всего размаху, с отчаяния и от боли, не оглядевшись и не оценив обстановку.

– Разве она не была предусмотрительна?

– В жизни – да, а в любви теряла голову.

– Тебя кто-нибудь спрашивал о ней, интересовался?

– Кому бы это быть?

– Например, Ваневой.

– Какой Ваневой… аптекарше? Я ее не встречал уже несколько лет.

– А Комитов?

– Комитов? – удивился Балчев. – Что-то я не улавливаю, майор.

Балчев не улавливал ложного направления, по которому его толкал следователь: Станчев хотел, чтобы у того не осталось впечатления о повышенном интересе к городу Ф. и торговцам.

– Ты что, еще не привык к стилю моих вопросов?

– Давай-ка поменяемся местами и поглядим, как ты будешь реагировать…

Станчев проводил его до дверей, попрощались они полюбовно, хотя Балчев был снова предупрежден, что об их разговорах – никому ни слова.

После обеда появился Михов. Он застал Станчева на ногах, в домашнем халате, обалдевшего то ли от лекарств, то ли от новых сведений.

– Читай! – подал ему справку следователь. Михов прочел.

– Что скажешь – это след, а?

– След есть, cheri[6], улик нет.

– Будем их искать, Миха.

– Я думал по поводу твоего пресловутого сближения. Не понимаю, что оно может тебе дать. Вернее всего, он почует неладное и подготовит себе стопроцентное алиби – ежели он замешан. А если нет – еще больший ляпсус выйдет… Впрочем, не знаю.

– Что ты предлагаешь – вызвать его на допрос? Вот тогда-то он все концы спрячет. Ни допроса, ни обыска нельзя предпринимать. Это же, Миха, очевидно.

– А ты его подозреваешь?

– В общих чертах… Особенно из-за этого Ф… Мне нужно срочно проверить, что там закупал Арнаудов, это очень важно. Если окажется, что он подписывал сделки, по которым она была экспертом…

– Признаюсь, эта цепочка важная. Но что ты сможешь доказать? Там же все делается с глазу на глаз. Или ты намерен читать мысли своего Арнаудова?

– Интересные вы люди, черт бы вас побрал… Понаблюдаю за ним вблизи, обменяемся визитами, сходим на рыбалку – что в этом страшного? В конце концов, мы ведь соученики, земляки – случайная встреча, всякое бывает… А ежели он меня расколет, бросаю карты и сажусь за закон божий!

– И где ты будешь его прощупывать, здесь?

– А что мне мешает?

– Чудак ты, Коля. Ведь тебя может выдать любой сосед, мальчишка со двора. Не говоря о том, сколько людей тебя знают в городе.

– Ошибаешься, я не могу соперничать с известностью Бориса Михова.

В дверях показалась Петранка, на лице был написан вопрос: можно ли войти? Михов протянул ей руку и сказал Станчеву:

– Полный тараш[7] в гнездышке мадемуазели, полный.

– Что значит «тараш»? – полюбопытствовала Петранка. Михов объяснил.

– Оказывается, ты и турецкий знаешь?

– Через пень-колоду, Петранка… Как бушуют молодые страсти?

– Не так уж бушуют… – зарделась Петранка.

– Не дело это. Когда собираетесь любить – когда достигнете наших лет? – Михов тихо вздохнул, набрал полные легкие воздуха и Станчев, но Петранка не обратила на это внимание и неожиданно спросила:

– Дядя Боря, верно ли, что французы – вспыльчивый народ?

– Не подцепила ли ты какого-нибудь галла? Берегись.

– Какой там галл… Просто спрашиваю.

– Француз – ужасный индивидуалист, Петранка. Трибун, ворчун и индивидуалист. Внутри каждого из них кукарекает галльский петух. Знаешь, что больше всего меня поражало? Этот галльский петух и поразительное чувство иронии и самоиронии.

– Я вот сейчас читаю Стендаля, и у меня создается такое ощущение…

– Ты Рабле читала? Петранка покачала головой.

– А Франсуа Вийона?.. Нет. А Вольтера, Мольера? Начни с них, а потом уже возьмешься за Бейля.

– А знаешь, что папа у нас читает? Демосфена, Цицерона, Плутарха… И детективы.

– Да-а, Плутарх, – ностальгически произнес Михов. – Мудрые греки и тщеславные римляне. Различные масштабы исторической геодезии…

– Почему геодезии? – не понял намека Станчев.

– Как почему… С одной стороны, город-государство, который можно обойти пешком, а с другой – всемирная империя, облететь которую можно разве что на самолете.

В сущности, по поводу масштабов спор велся еще со студенческой скамьи, в нем участвовала и Ивон, прелестная Ивон, сейчас уже вся в морщинах – она лопотала по-болгарски, периодически переходя на французский и пригубливая красное винцо. Родом из района Бордо, она, также как и Михов, изучала право. Они сблизились незаметно, бывая вместе на прогулках и заводя спор обычно на ступеньках, ведущих к Сакре-Кер. На Монмартре они уже целовались, ароматный кофе дымил на их столике, а внизу тарахтело и скрежетало бальзаковское чрево города. Ивон расспрашивала его о Болгарии. О ее природе, городах и людях, заставляла его цитировать строки поэтов, напевать какую-нибудь болгарскую «шансон», мелодию которой она была не в силах повторить… Я поняла, говорила она весело, вы по крови близки корсиканцам… Но за шуткой сквозила издевка, которую он не мог стерпеть… Ивон, парировал Михов, насколько мне известно, нет ни одного француза или француженки, которые бы не восхищались корсиканцем с указательным пальцем, как бретонская морковь… Ты страдаешь от комплексов, мой мальчик, и именно наполеоновских, отвечала Ивон.