— Слава богу, ты — хороший человек, не только о себе думаешь. Я не забуду твоей доброты!

— На первых порах я буду учить тебя, если хочешь идти со мной. А потом пойдешь один, на свой риск. А откуда ты?.. — неожиданно спросил индеец — лицо бесстрастное, с медным отливом, шея повязана грязным от золы платком.

— Откуда я родом, говоришь?.. — протянул Табио Сан, рассчитывая выиграть время, чтобы обдумать ответ. — Я из Чуакуса. Знаешь это место?.. Там я родился… А ты здешний? — спросил он в свою очередь, пытаясь закрепить дружественные отношения, хотя это было все равно что пытаться завязать дружбу с камнем.

— Ну вот еще! — Индеец даже сплюнул и взглянул на Табио Сана. — Спятил ты, что ли? Здешний! За кого ты меня принимаешь? Я — настоящий сололатек, из самой что ни на есть Солола![67]

— А сюда только приезжаешь или живешь здесь?

— Четыре года здесь, но все время собираюсь вернуться на свою землю.

— А где мы увидимся послезавтра?

— На этом же углу, я буду поджидать тебя ровно в шесть. Меня зовут Сесилио Янкор, но знают меня здесь больше как Чило.

Когда Мондрагон сообщил Худасите о своем намерении прогуляться по городу, — как будто за его голову не была назначена баснословная цена! — Худасита даже вздрогнула.

— Вы всегда были благоразумны! Почему же сейчас изменяете своему правилу?.. — Она щелкнула пальцами и прикусила уголок платка. — Если вы и в самом деле собираетесь в город, тогда я сейчас же соберу тряпки и уйду куда глаза глядят. Не хочу омывать слезами камни тюрьмы, и так уж очень много я плакала, когда расстреляли моего сына.

— Знаю все это, Худасита, и знаю, что, быть может, это неразумно!

— Быть может… — подчеркнула она.

— И без «быть может» это чудовищная неосторожность, но так или иначе мне надо установить связи, и как можно скорее, с людьми обеспеченными и… очень осторожными, которых знаю один только я. Эти лица были причастны — так или иначе — к заговору года два назад, а теперь я должен просить у них помощи для продолжения борьбы.

— Вы — дитя, еще верите…

— Верю… в «Отче наш»…

— Еще что скажете?! Я хотела сказать: кому вы верите? Просто дитя — верите, что вас примут. Даже на порог не пустят. Конечно, если в обморок не хлопнутся, узнав, что их разыскивает знаменитый Хуан Пабло Мондрагон. Для них вы продолжаете оставаться Хуаном Пабло Мондрагоном. Для них и для тайной полиции…

В дверь постучали. Два, три раза. Но стучали так нерешительно, что казалось, стучат где-то далеко. Сильнее, настойчивее. Худасита была потрясена, что стук в дверь раздался именно в тот момент, когда было произнесено слово: «тайная полиций». Бедная женщина совсем потеряла голову. Как только Сан исчез из комнаты, она подбежала к «куму», уже не помышляя об инструкции…

— Ктооооооо… — спросила она в дверь, с трудом справившись с кашлем.

— Я…

— Кто я?

— Сесилио Янкор, Чило…

— Никакого Чило здесь нет, — отрезала Худасита, к которой вернулось спокойствие, как только она поняла, что опасности нет.

— Да нет, это я — Чило Янкор…

— Что вам надо?

— Хочу узнать, не здесь ли проживает один человек, он собирался пойти со мной послезавтра за золой.

— Спросите в другом месте, здесь не…

— Где, значит, живет?..

— Не знаю, и не беспокойте больше…

— Извиняйте, сеньора… — послышался голос удалявшегося индейца.

Сан подошел узнать, в чем дело, и Худасита ему пояснила:

— Был тут какой-то глупый индеец, бродит и расспрашивает, не здесь ли живет его товарищ, с которым он послезавтра условился идти за золой…

— Я!

— Вы?

— Переодетый в угольщика, я смогу спокойненько пройти по городу, войти в дома моих друзей…

— Узнают…

— А разве меня узнали, когда я работал подручным, ездил на телеге, перевозил известь, грузил ее в Северных каменоломнях и выгружал в четырех;| пунктах столицы?.. Та же белая маска… Чего не хватает, так это карнавала…

— Сети вы плетете из слов!

— Никаких сетей, вместо известковой маски на этот раз я пройдусь по городу в маске из золы и пепла.

— И для чего, хотела бы я знать?

— Для того, чтобы отомстить за твоего сына…

— Это может убедить меня, но как убедить тех, у кого дети не были расстреляны?..

— Одни изголодались по свободе, Худасита, другие голодают из-за того, что им нечего есть, а у третьих — голод по земле!

— И каждого вы угостите медком…

— Смотря за что, Худасита. Когда я пришел, ты спросила меня, из какого цирка я сбежал с такой вот оштукатуренной, как у паяца, физиономией. Из цирка большого Зверя, сидящего в клетке из лиан. А поскольку спектакль продолжается, то паяц сменил известку на пепел. Это, конечно, трагично — живую, негашеную известь сменить на мертвую пыль, на пепел, оставшийся от угасшего костра. И вот паяц выходит с бубном, зовет на помощь. Шрифты уже есть, но нет помещения, где можно было бы устроить типографию, надо бы достать еще ручной печатный станок, раздобыть бумаги, типографской краски, а кроме того, нужны деньги на оплату расходов по поездкам наших людей, они разъехались на задания по всей стране, потребуются деньги и на подкуп полицейских — да, да, полицейских! Полицейские, как и военные, продаются, ведь деньги, как известно, не пахнут…

— А почему бы сюда не прийти этим важным сеньорам?.. — прищурилась Худасита, вглядываясь в глаза собеседника. — Почему именно вы должны идти, вот о чем я хочу спросить? А потом этот индеец потащит вас в дома своих клиентов, а не в те дома, где живут ваши дружки…

— В этом есть доля истины…

— И еще вот что… — произнесла она с тревогой в голосе. — Если отправитесь с индейцем… как его зовут… Янкор?

— Чило Янкор…

— Я слышала, как он называл себя. Это один из самых богатых угольщиков. Если вы пойдете с ним, то не сумеете встретиться с теми, кто, по вашим расчетам, должен вам помочь — индеец не знает, кто вы…

— Конечно, нет… — воскликнул Табио Сан; он почувствовал, что Худасита припирает его к стенке, и это раздражало его.

— Тогда вы поставите себя под удар, ничего не выиграв.

Он заметил, что она уже успокоилась, видимо, решила, что одержала в этом споре верх.

— Худасита, ты, разумеется, права, но послезавтра я начну учиться ремеслу угольщика…

— Учиться?

— Да…

— Зачем этому учиться?..

— А когда научусь, пойду один, без Янкора, и смогу попасть в дома моих друзей. Теперь мне нужен только план города с адресами, где-то у меня он был в бумагах…

— Ладно, а если вы постучите в двери дома, где живут ваши друзья, и вам ответят, что у них нет золы?

— Подожду несколько дней и снова постучу, пока не накопится зола…

— А если они переехали?

— Расспрошу, где живут, поищу, пока не найду…

— Может, некоторые умерли. Два года прошло…

— Тогда принесу их пепел…

— Святый боже, да уж не колдун ли вы!

XVII

В конце концов это занятие было такое же, как и любое другое — работа совсем не унизительная и достойная гражданина, — и в этой области можно было даже стать знаменитым, как Сесилио Янкор, виртуоз своего дела, который из семи поддувал выгребал золу, не просыпав на пол ни одной щепотки. Но помимо славы чистюли — от кухарки к кухарке распространялась эта слава по всей округе, — Янкор обладал способностью заглядывать в дома именно в тот час, когда это было всего удобнее, и присутствие угольщика не прерывало обычного ритма жизни; он был справедлив и назначал подходящую цену за чистую золу, без примеси угольной пыли, и поэтому никогда не возникало склок; кроме того, он был честен — ни разу из кухни не исчезала ни посудина, ни провизия, хотя он часто оставался один и орудовал в зарешеченном поддувале, круша кружевные бордюры, пики, башни, мосты, замки и прочие фантастические сооружения из слежавшейся золы.

Этого Чило Янкора взял себе за образец Табио Сан. Он также научился приходить в дома в нужный час, чистить поддувало, не пачкая пол, платить справедливо, а также здороваться, не теряя достоинства, слегка приподнимая шляпу. Угольщик, мастер своего дела, не будет снимать шляпы, хотя и находится в чужом доме, чтобы не быть похожим на гостя и успеть вовремя уйти.