Темнело, но ночь еще не наступала, где-то набираясь сил; здесь даже воздух становился похож на пористый, полупрозрачный камень. У Малены заложило уши — от высоты. Откуда-то, словно издалека, донесся голое Кайэтано Дуэнде:

— Эй, барышня!.. — Малена, опомнившись, разглядела его силуэт, выросший из темноты, как вырастают из ночного мрака горы. — Да, барышня, я и есть говорящая гора… — он как бы прочел ее мысли. — И вот потому сейчас, когда стемнело, говорить буду только я.

Малене показалось, что она куда-то падает, проваливается, и нет возможности удержаться, сколько бы она ни цеплялась — пальцы как связка холодных ключей.

— Все, барышня, все можно отомкнуть этими ключами, — опять разгадал возница ее мысли, — если не забудете о Кайэтано Дуэнде! (Как далеко, каким далеким прозвучал голос, исходивший из этой головы-горы!) Ваши пальцы-ключи подходят вот к этим замочным скважинам… — И он показал на звезды.

Лошади, от копыт до грив покрытые пылью, походили на высеченные из камня скульптуры, будто камни, грохотали колеса.

Малена поинтересовалась, далеко ли до Серропома.

— Уже видны отсветы… — ответил Кайэтано Дуэнде.

До полусонной Малены снова донесся голос горы.

— Огни Серропома? — спросила она.

— Нет, барышня, огней Серропома еще нет. Это светится Серро-Брильосо. Поглядите-ка, как светится! Когда подъедем к Серропому, вы почувствуете аромат цветов, а эта гора — Серро-Брильосо, она отсвечивает… отсвечивает антрацитом. Хотя нет там никакого света.

Но гора многое в себе скрывает[38]… Вот я расскажу вам… Это в Серро-Брильосо произошла история с человеком, который целый год жил без головы… В начале каждого года Серро-Брильосо раскрывает свои недра и снова закрывается. Много в этой горе богатств… Да, жили тут, неподалеку, два кума. Я их знавал. Один из них разбогател — за одну ночь, с вечера до утра.

«Нашел клад», — шептались одни; «тайком гонит спирт», — уверяли другие; а были и такие, что утверждали, будто он контрабандист или просто-напросто запродал душу дьяволу. И что же с ним произошло в самом деле? Он сумел залезть в нутро Серро-Брильосо и вышел оттуда цел и невредим, да еще с кладом золотых монет, — весили они столько, что кум два дня подряд перетаскивал их к себе домой.

«Это желтый маис», — отвечал он любопытным, однако что это был за маис — золотой маис! Велико было его богатство, но ведь деньги, как и любовь, не утаишь. Начал он покупать богатую одежду и для себя, и для жены, и для детей, приобрел скот и землю, стал устраивать гулянки, тратил напропалую. И вот как-то другой кум, Хутиперто Артеага, спросил, откуда у него деньги. И в конце концов богатей признался. «Ты меня должен туда свести, — взмолился Артеага, — нехорошо, когда один кум богач, а другой — бедный». «Ладно, сведу я тебя, — ответил тот, — сведу в последний день года, ровно в полночь, чтобы на утро следующего дня ты тоже стал богатым, может, даже богаче меня». Так и сделал. Простились кумовья со своими женами и отправились на Серро-Брильосо.

«Кум, — сказал богатый, — ставлю только одно условие: не теряй головы!» «А что я должен делать? — спросил бедный кум. — Скажешь?» «Да, я скажу тебе. Не оборачивайся по сторонам. Тебя будут звать по имени — не откликайся. Будут играть плясовую — не танцуй. Тебя будут пугать драконом, что брызжет из глазищ своих водой и огнем — не обращай внимания. Ты должен войти в гору, забрать свое богатство — и сразу назад».

Ободренный этими словами, ровно в полночь, как только открылся вход в Серро-Брильосо, бедный кум вошел туда, а богатый остался снаружи. Стоит, поджидает приятеля, закурил сигару — прикинул, значит, как сигару выкурит, так кум и вернется. Но вот от сигары только пепел остался, а бедного кума все нет и нет. Захлопнулся вход в Серро — точно гром прокатился, — и кум остался внутри. «Аи, кума, — сказал богатый, возвратившись домой, — муженек-то твой остался в горе, не вернулся, и никто не знает, что с ним приключилось…»

Женщина, печальная-препечальная, пришла к Серро-Брильосо, пощупала землю, поплакала, просила у горы вернуть мужа, отца ее детей. Но Серро-Брильосо глуха к мольбам — гора-то эта богатая. Все равно как человек: богатеет — глохнет. Нуждающегося богачи не слышат; друга, который просит денег в долг, — не слышат; того, кто о помощи просит, — не слышат…

«Что же делать? — печалится кума. — Я даже не могу на девятый день помолиться за упокой его души, — кто знает, может, жив он? А ежели он мертвый? Как подумаю, что не почтила его память, все внутри переворачивается».

«Что ж, кума, — сказал тогда богатый, — подождем. Вот как истечет год и откроется вход в гору, пойдем вместе — глядишь, и узнаем что-нибудь о куме». Длинные, нескончаемые потекли месяцы, пока наконец не пришло время идти к Серро-Брильосо. К вечеру богач с кумой пришли к горе и стали ждать, когда откроется вход в нее. Захватили с собою провизию — заморить червячка. Взошла луна со своим кроликом-великаном на роже, стала разбрасывать крольчат по горам и холмам — необыкновенных крольчат с ушами-ракушками, откуда выскакивают другие кролики поменьше. И вот наступила полночь.

«Кума, пора… Не забывай о моих советах!» — напомнил богач. Когда они вошли, то сразу увидели пропавшего — узнали по одежде. Жена подошла к нему и чуть не рухнула наземь, только накрахмаленные нижние юбки ее и удержали, да еще предупреждение богатого кума — не то упала бы. Муж ее нес в руках собственную голову. Богатый кум мгновенно выхватил у него из рук голову и приставил на место. И что же? Тот повертел головой — как будто воротник жал ему шею и она затекла, и потопал вместе с ними к выходу. «Ну как делишки? — спросил он, а затем говорит:

— Только что вошел, и сразу голову потерял». «Только что? — в слезах спросила жена. — Ведь это было год назад, год назад, Хутиперто!» Что же с ним случилось на самом деле? Схватив сокровище и услышав музыку, он от радости пустился в пляс и тут же, видите ли, потерял голову…

Они уже проехали перевал — скоро должен показаться Серропом — самая высокая точка на этом склоне Кордильер, откуда в ясную погоду можно было увидеть Тихий океан.

По улочке, вымощенной галькой и булыжником, — незаметно влилась в нее проселочная дорога и здесь на перекрестках, возле домишек и оград, висели уличные фонари, — Малена и Дуэнде въехали в Серропом. Уже было что-то около семи вечера, может быть, чуть позднее. Странно… более или менее… ведь есть часы. В семь часов и тридцать восемь минут… совершенно точно! — таратайка остановилась у дверей пансиона, где Малену Табай встречали словно важную персону. Представители местной власти приветствовали новую директрису; обитатели селения тепло улыбались, дети преподнесли цветы. Отряхивая платье, она слезла с таратайки. Ее лицо скрывала маска пыли.

Кайэтано Дуэнде спрыгнул, взял лошадей под уздцы, поправил дышло у гнедого коренника. Как только стих шум, он внес чемоданы и простился с сеньоритой Табай; это было скорее напутствие, чем прощание.

— Не забывайте о Кайэтано Дуэнде, кучере, который доставил вас сюда и по дороге придумывал для вас всякие побасенки, чтобы скоротать время. Я знаю, вам будут нашептывать, что я самый настоящий дуэнде — домовой, но кто знает, правда это или нет. О таких делах никто ничего не может знать… Как- нибудь на днях свожу вас к паровым баням СанхаГранде и в Серро-Паломас, где эхо ветра блуждает в пещерах и воркует, как голубка. К вашим услугам, сеньорита, к вашим услугам…

Вышел возница, и появился посыльный, который передал ей телеграмму.

Не канцелярским клеем, а тягучим, резиновым — так показалось ей — была склеена телеграмма; еле-еле ее распечатала. «Моя любовь, — подумала она, — моя нежная любовь…» Прочла:

«Нечаянно вы оставили мне кое-что. Спасибо. Мондрагон».

Чему же она радовалась? Телеграмма предназначалась не ей. Не знала она ни одного Мондрагона и не понимала, о чем шла речь. Однако на бланке указано ее имя — Малена Табай, и вот ее новый адрес — Национальная школа, Серропом. Она хотела было возвратить телеграмму посыльному. И вдруг ей вспомнился тот сеньор из поезда. Быть может, это его так звали. В сумочке должна сохраниться его визитная карточка. Так и есть: Хуан Пабло Мондрагон.