Дон Непо вспомнил о таинственном пеоне и мысленно представил себе, как тот беседует с братом Анастасии. Для беседы нет места безопаснее, чем катящаяся телега. Внук занят быками; помощник, растянувшись на пустых мешках из-под извести, прикидывается спящим, даже шляпу надвинул на лицо, а рядом сидит мулат — будто какой-то знакомый, которого они случайно прихватили по дороге.

Только однажды побывал Хуамбо в доме Рохаса-и-Контрераса — визиты не слишком-то полезны в нынешнее время, — и дон Непо тогда познакомил его с тем, кто выдает себя за помощника внука, — с высоким и тощим человеком с глубоко запавшими и близко посаженными глазами, с несколько треугольным лицом и крепкими зубами.

— «Час, час, мойон, кон…»- Он будто откусывал звуки, а мулат, завязав язык узлом, распускал другой узел — узел своего галстука, чтобы легче было дышать.

Там, где слышались эти звуки, землю поливали слезы, пот и кровь, клокочущая, словно бьющая из раны кровь.

Решили поговорить по пути в громыхающей телеге. В самом деле, нет другого, более безопасного места.

Известь возили далеко, за Марсово поле, и времени для беседы было много — и в пути и на месте, пока внук сходит за покупками и получит новые заказы на перевозку извести.

— Октавио Сансур, — помощник Дамиансито повторил свое имя, чтобы врезалось оно в память мулата, и, подогнав остроконечной палкой бело-пегого быка, отстававшего от своего напарника, добавил, обнажив крепкие, зернистые зубы: — Октавио Сансур, или попросту Табио Сан… Запомните?

— Но вас зовут также…

— Зовут также Хуан Пабло Мондрагон. Это мое настоящее имя.

Усевшись рядышком, они затянулись самокрутками из чичикасте,[30] распространявшими такое зловоние, что даже вонь от бело-пегого быка воспринималась как тончайший аромат.

— Ну и паскудник этот бычище!.. — Сансур снова ударил быка палкой с острым концом, заставив бело-пегого ускорить шаг и потянуть за собой другого, более покорного быка. Колеса завертелись быстрее.

— Сколько вас осталось?.. Вероятно, мало… — продолжал Сансур. — Много хороших людей погибло в самом начале.

— Да, мало нас осталось, — ответил Хуамбо. — На побережье люди, а тем более бедняки, долго протянуть не могут… Умер мой отец, умерли все Марин, все Сальседо…

— Смерть так и косит. Один за другим исчезают свидетели того, как расправляется с нами Компания. Уничтожено целое поколение, за ним — второе, третье…

— Бедный отец мой. Он кончил жизнь грузчиком бананов. И я должен был так кончить… Как хотелось бы, чтобы простил он мне плохое отношение к нему…

— Вам-то не придется грузить бананы. Вам выпало на долю воздать по заслугам…

— Да, я хочу отомстить… Пусть нам заплатят за все — и за то, что украли наши земли, и за то, что превратили нас в нищих… Эх, сил маловато… и это тяжелее всего… Только тот, кто, как я, испытал все на собственной шкуре, знает, что это такое…

Вдоль дороги легкой рысцой проскакал кавалерийский эскадрон. Кони, каски, люди — все потонуло в дорожной пыли.

— А такой боевой народ был… Известна ли вам история, которая произошла у Обезьяньего поворота? Нет? Так вот, слушайте. Наши люди — Эскивели, Лесамы и другие — решили свести счеты с мистером Томпсоном, спустить его с моста… Но мистер Томпсон тогда случайно уцелел, а на тот свет отправил — даже на дрезине — какого-то своего гостя, тоже гринго… Той же ночью мы решили заглянуть к Томпсону домой — с мачете в руках. На мосту можно было пустить в ход пистолеты и ружья, а в доме лучше было действовать мачете — бесшумно, и наши мастерски им владеют… Я караулил возле двери и должен был, как только он заснет, завыть, будто собака по покойнику, — ведь и в самом деле речь шла о покойнике… Однако проклятый всю ночь напролет глаз не сомкнул. Угрызения совести его, что ли, мучили? Все-таки он только что ухлопал одного из своих земляков, сбросил его под откос, чтобы гость не разболтал про его делишки… Уже рассвело, а он все не спал — курил и тянул виски, глоток за глотком… Может, почуял что-то?.. А ребята возле дома ждали, ждали, когда я завою, от нетерпения даже слюна капала на мачете…

— Ну, сейчас, если все выйдет, как мы задумали, вы сможете рассчитаться за многое. Конечно, отобрать земли вряд ли удастся, но заплатить вам заплатят.

— Не знаю, слыхали ли вы о братьях Лусеро? Они тоже нам обещали кое-что. Они — акционеры Компании и хотели заступиться за нас, чтобы нам дали кое-что… Кое-что — это уже неплохо, как, по-вашему? Но в конце концов они ничего не сделали…

— Этих Лусеро я знаю. Богачи и либералы и… ни на что, кроме обещаний, не способны… Мы, дорогой, должны рассчитывать только на себя, на свои силы… Пеонам надо подняться и требовать…

— Пеонам и даже «ползучим», — лукаво произнес мулат. «Ползучими» называли тех, кто пресмыкался перед правительством, кто верой и правдой служил очередному диктатору.

— «Ползучим»? — удивленно переспросил Сансур.

— Да, мы выиграем, если вовлечем в заговор даже этих рептилий…

После паузы, прерываемой лишь — толок-ток… толок-ток… толок-ток… — перестуком колес по булыжнику, Сансур заговорил:

— На Южном побережье не хватает сплоченности. Там нужно сеять, как семена, идеи создания организации. Для одних это пустые слова, для других — осознанная необходимость перед лицом опасности…

Толок-ток… толок-ток… толок-ток… — продолжался перестук колес, телега тащилась за быками, которые едва отрывали копыта от земли.

— Говорят, что в Бананере было много убитых; и в Бананере и в Барриосе, всюду…

— К несчастью, да, — ответил Сансур. — Много товарищей пало под пулями солдат, которым было приказано защищать интересы «Тропикаль платанеры». Но ведь забастовка продолжается, а это значит — там действует организация. И жертвы приносятся не даром, как это произошло у вас, когда ваших земляков прогнали с земли, чтобы разбить плантации; многие тогда поодиночке пали жертвами, но ничего не изменилось… — Голос погонщика почти не был слышен; телега громко тарахтела по камням. — …ничего не изменилось…

— «Час, час, мойон, кон!..» — воскликнул Хуамбо, надеясь, что слова эти, ставшие боевым кличем, найдут отклик в сердце и этого мужчины, который должен понимать их значение.

— Верно, остались эти слова. Остались как призыв, обращенный в будущее, как приказ… — Сансур пристально посмотрел в глаза Хуамбо.

Мулат отвел взгляд и сплюнул. Плевок, как дождевая капля, блеснул стеклышком в лучах вечернего солнца, садившегося за вулканами, и упал на дорогу.

В памяти Хуамбо всплыло имя Чипо Чипо; мулат знавал его еще в ту пору, дома, когда полицейские ищейки разыскивали Чипо живым или мертвым. Однако Чипо Чипо — смутное юношеское воспоминание мулата — оставался для него живым человеком, тогда как этот Табио Сан — человек из плоти и крови, которого он видел, слышал и осязал рядом с собой, пока длилась их беседа в телеге, — представлялся ему каким-то известковым призраком, появившимся на кладбище живых… Чипо Чипо призывал бороться за землю, Сансур требовал выступить на защиту человека. Чипо утонул в водах реки Мотагуа — и борьба прекратилась; тенью мог исчезнуть и Табио Сан, однако теперь это ничего не изменит: на его место встанут другие. С именем Чипо Чипо связывалось ощущение усталости, — усталости, сожженной отчаянием, усталости, которая застыла в глазах потерявших веру родителей Хуамбо, а Сансура он видел многоликим, неутомимым, собранным, несокрушимым. Слушая Сансура, он невольно вспомнил загадочное молчание Чипо Чипо — молчание воды, всепоглощающее молчание пропасти.

— Да, сеньор, вы будете нам нужны, — говорил Сансур, заглушая своим голосом перестук колес. — Пришла пора действовать. «Час, чос, мойон, кон…» Надо вдохнуть душу в эти слова, но для этого нужно не бесполезное самопожертвование одиночки, а уверенность в том, что ключ к победе в наших руках. Борьбу теперь поведем организованными силами.