Выйдя из трейлера, они направились к штабной палатке.

—  Насколько изменилась ситуация после взятия перевала? — помолчав немного, спросил Андрей.

—  Какая именно?

—  Общая. И лично моя.

—  Что касается твоей, это зависит от тебя. Внешне ты по-прежнему по уши в дерьме. А внутренне... решай сам. Нельзя жить в постоянной готовности к бегству. Черт подери, мужик ты или нет?! Конечно, здесь опасно, да ведь возможностей сколько! А Крыса — ей-то как в глаза посмотришь?

«Посмотрю, тебя не спрошу! Но, по сути, верно».

—  Я и не собираюсь никуда убегать. Буду с вами дело делать.

—  Да? — В голосе Чена послышалось сомнение. — Ну посмотрим. Что касается общей ситуации, я и иду, чтобы ее выяснить. А ты приведи себя в порядок и приходи на ужин.

***

В темных сумерках дождь барабанил по брезенту, растянутому между деревьями и грузовиками. Тусклый свет, приглушенный сигаретным дымом, отражался в стаканах с водкой. На столе стояли бутылки, открытые банки тушенки, в пластмассовых тарелках китайские соленья и маринады. У Шинкарева глаза чуть сузились, заблестели первым хмелем. Усталые мышцы расслабились, он с удовольствием вспоминал прошедший бой — точный удар на скале, рукопашную схватку на перевале. Винтовка лежала на коленях. Андрей провел ладонью по прикладу — пальцы ощутили вмятины и зазубрины, оставленные мусульманскими кинжалами.

Алексей, чья голова была забинтована после боя, взял на колени баян, накинул ремень на плечо, растянул мехи и повел хриплым уверенным соло:

Окружающие подхватили, обняв друг друга и покачиваясь в такт песне:

—  Хорошо поют. Кто такие? — кивнув на певцов, спросил Андрей у связиста Сергея, который сидел рядом.

—  Люберецкие «быки».

—  А здесь что делают?

—  Осматриваются.

«Нет, таких мне не надо. Надо бы в госпиталь зайти, с Юрием потолковать, как следует. По поводу того-сего». А песня ширилась, разрасталась — неторопливо, торжественно и мрачно, словно гимн древних арийских воинов:

Пели уже все. Шинкарев пригляделся. Что скажешь, мотаясь по заграницам, поотвык он от русского солдатского духа. А тут Борода с таким молодецким видом хлопнул стакан, что Шинкареву захотелось встать и с ходу заехать кому-нибудь в глаз. Чену, например. А чего они, морды узкоглазые, на наши Курилы зарятся?! Или это не они? Да один хрен...

Спев еще «Мурку» и «Таганку», Борода вышел. Как сказал Сергей — «налаживать контакты с местным населением». Раскрасневшаяся Элизабет, с сигаретой в пальцах, слегка захмелела от спиртного и внимания брутальных, пропахших порохом солдат. Блестящий приват-доцент из Гарварда, она легко вела разговор с четырьмя мужиками, объяснявшимися с ней на ломаном английском, а их русский мат без труда парировала «четырехбуквенной»^[27] лексикой Гарлема и сленгом «зеленых беретов». Цитировала Витгенштейна и Мишеля Фуко, поясняя тонкости «маваши-гэри»^[28] в исполнении Френка Санчеса и Дона «Дракона» Уилсона. Глядя на Элизабет, даже китайцы, ничего не понимавшие, одобрительно покачивали бритыми головами.

Чен, играя с Рахимом в шахматы, только улыбался, поглядывая на американку. Но тут к Рахиму подошел дежурный, наклонился и что-то прошептал ему на ухо. Рахим собрал фигуры, и все трое быстро направились к РЭБовскому фургону. «Меня не пригласили. Да и черт с ним, лучше выспаться. А с этой-то как быть — больно уж разошлась».

Послышался шум подъехавшего бронетранспортера, и под навесом появилось «местное население» — деревенские девушки в глухих цветастых платьях. За ними вошел Борода, встреченный одобрительным мужским гулом. Элизабет сразу встала.

— Вы идете, Эндрю? Я с вами. Бай-бай, джентльмены, спасибо за прекрасный вечер!

Дождь разошелся не на шутку. Ручей бурлил, выйдя из берегов, и Андрей с трудом перенес через него Элизабет. Женщина охватила руками его шею, положив голову на плечо, рядом со стволом, торчащим из-за спины. В штурмовых батальонах соблюдалось правило израильской армии: «никаких оружейных пирамид». Оружие всегда при тебе: спишь — оно у изголовья, устроился на толчке — свешивается с шеи на ремне, ешь в столовой — лежит на коленях.

—   Ну что, спокойной ночи... — начал прощаться Шинкарев, подведя американку к ее «каравану».

—   Зайдем ко мне, Эндрю, — предложила женщина, открыв дверь в темный фургончик. — Не уходите сразу, прошу вас. Страшно оставаться одной. Вы понимаете?

—   Понимаю.

—   Хотите кофе?

—   Да. Сидите, я сам поставлю.

Андрей включил кофеварку, порылся в шкафчике, выставил на стол белые одноразовые стаканчики.

—   Должен сказать, вы пользуетесь успехом, — заметил он.

—   Удивительно, сколь предсказуем наш разговор. Сейчас я должна ответить, что мне тоже понравились эти мужчины. — Элизабет снова сидела на кровати, обхватив колени руками. — Но не могу так сказать. Пэт легко бы сказала, а я не могу. Кофе готов, налейте и мне, пожалуйста.

Еще помолчала, медленно поворачивая горячую кружку.

—   Эта женщина... — ее передернуло, — скажите, так было нужно?

—   Эта война, Элизабет. Грязная война. В горах побежденных пристреливают, а победители становятся психами.

—   Да-да... Я понимаю, — ответила Элизабет, не поднимая глаз.

«Ни черта ты не понимаешь».

Шинкарев устроился на полу, скрестив ноги по-турецки. Тяжелая американская винтовка на коленях, чашка кофе в руке, другая рука — жилистая, поцарапанная после боя, — легла на черное рубчатое цевье.

— Кстати, о Патриции. Знаете, что она сказала о вас?

— Знаю, — спокойно ответила Элизабет. — Мы много с ней говорили. Проверка. Моему решению приехать сюда нужна жесткая проверка.

«Кстати, не слишком ли уверенно Крыса говорила о проверке? То есть... Да нет, вряд ли».

—   Так оно и бывает. Никогда не ждешь.

—   Речь не обо мне! — нетерпеливо дернула головой американка. — Налейте еще кофе, пожалуйста. Жизнь устроит проверку мне, пусть так. Я ее выдержу или нет, не знаю. Но они-то стрелять не перестанут. Вы стрелять не перестанете.

—   Я редко стреляю. Не мой бизнес. А они — нет, не перестанут.

—   Почему?

—   Они выполняют приказы, — пожал плечами Шинкарев.

—   Только приказы? И больше ничего? А деньги, азарт?

—   Азарт проходит быстро. После первого боя ты либо живешь на войне, либо ты труп — даже если сам об этом не знаешь. А деньги... Конечно, эти люди приехали сюда за деньгами. Но за сколько вы согласитесь, чтобы вам оторвало руку? Или перерезали горло? Кроме того, эти люди знают, кто их враг.

—   Вот как... — Женщина, не глядя в глаза Андрею, поставила чашку на столик.

«Бестактно сказал? Да нет, нормально».

—   Скажите, Эндрю, вы много убивали? — помолчав, спросила женщина.

—   Приходилось. А что значит «много»? Как тут считать?

—   Да, конечно... Убивать непросто, правда?

—   Иногда совсем просто. Но так не должно быть.

—   А почему вообще убивают?

—   Спросите что-нибудь полегче, — усмехнулся Шинкарев.

—   И все-таки? Почему убивают христиане? Помните: «Благословляйте ненавидящих вас»? У вас должно быть объяснение, хотя бы для себя самого!

«Если я не найду способа активно участвовать в ситуации, не сбегать от нее — я ничего не смогу ответить этой женщине. Как и Крысе, кстати».