Почти сразу же Александр Александрович Меншиков был пожалован в поручики Преображенского полка, а Александра Александровна — в камер-фрейлины императорского двора, и от императрицы они получили деньги, экипаж, «алмазные вещи» и дворец Прасковьи Ивановны¹⁵. Через год — в феврале 1732 года — состоялось торжественное обручение старшего Бирона и Александры Меншиковой, причем «обоим обрученным показана при том от Е.и.в. сия высокая милость, что Е.и.в. их перстни всевысочайшею Особою Сама разменять изволила» («Санкт-Петербургские ведомости» от 7 февраля 1732 года). А через три месяца «с великою магнифицензиею» была сыграна свадьба при дворе, и «учрежденный сего ради бал по высокому Е.и.в. повелению до самой ночи продолжался».

Почему так расщедрилась для детей своего притеснителя бывшая Курляндская герцогиня? Думаю, что ею двигало не великодушие и не отмеченное выше желание быть всероссийской свахой. Скорее всего, правы те исследователи, которые считают, что хотя Меншикова все забыли, но денежки его, которые он хранил за границей, забыты не были, и дети опального светлейшего князя были использованы Бироном и его кланом для извлечения денег на законном основании — на праве наследия, против чего гаагские и амстердамские банкиры возражать, естественно, не могли. Поспешность всей реабилитации Меишиковых и брака старшего Бирона с Александрой и могла быть результатом реализации кому-то пришедшей в голову поистине золотой мысли. Но вернемся к самому фавориту.

По отзывам современников, Э. И. Бирон был красавцем. Генерал Манштейн пишет, что Бирон имел «красивую наружность» и что «своими сведениями и воспитанием, какие у него были, он был обязан самому себе. У него не было того ума, которым нравятся в обществе и в беседе, но он обладал некоторого рода гениальностью, или здравым смыслом, хотя многие отрицали в нем и это качество. К нему можно было применить поговорку, что дела создают человека. До приезда своего в Россию он едва ли знал даже название политики, а после нескольких лет пребывания в ней знал вполне основательно все, что касается до этого государства. <…> Характер Бирона был не из лучших: высокомерный, честолюбивый до крайности, грубый и даже нахальный, корыстный, во вражде непримиримый и каратель жестокий»¹⁶.

Испанскому посланнику герцогу де Лириа, напротив, Бирон показался очень приветливым, вежливым, внимательным и хорошо воспитанным, «обхождение его было любезно, разговор приятен. Он обладал недурной наружностью и непомерным честолюбием с большой примесью тщеславия»¹⁷. Но де Лириа не был большим знатоком людей, и Манштейну, бывшему многие годы адъютантом Миниха лучше знать первого человека анненского царствования. Миних к этому добавляет: Бирон был «коварен (в дореволюционном переводе — более точно: «пронырлив» — любимая негативная оценка человека мемуаристом XVIII века. По Далю, это означает «пролазничать, заниматься происками, хитрым и самотным искательством, быть пролазой, пошляком, пройдохой, строить козни, каверзы». — Е. А.) и чрезвычайно мстителен, свидетельством чему является жестокость в отношении к кабинет-министру Волынскому и его доверенным лицам, чьи намерения заключались лишь в том, чтобы удалить Бирона от двора»¹⁸.

Утверждение Миниха, что вина Волынского, стремившегося убрать Бирона от двора, смехотворна и несоизмерима с его печальной участью, явно рассчитано на простаков, ибо ясно, что столь же «мстителен» был и Меншиков, убравший П. А. Толстого и А. Девьера в 1727 году, да и сам мемуарист и десятки других фаворитов, отчаянно боровшихся за свое влияние при дворе и «мстительно» убиравших своих конкурентов, «вся вина» которых заключалась только в том, что они желали удалить от двора «действующего» фаворита.

Нет, не дотягивает Бирон до Малюты Скуратова, он — человек недобрый, но уж никак не злодей. Кто же он? Думаю, что следует прислушаться к Е. Карновичу: «Без всякого сомнения, личность Бирона не может возбудить ни в каком историке, ни русском, ни иностранном, ни малейшего сочувствия. Он был самый обыкновенный человек, и имя его попало на страницы истории вследствие благоприятно сложившихся для него обстоятельств. Бирон громко и беззастенчиво проповедовал правило: «II se faut pousser au monde» («Нужно пробиваться в люди», или по-русски: «Хочешь жить — умей вертеться». — Е. А.) — и неуклонно следовал этому правилу. Он поступал, как все — и прежние, и новейшие — карьеристы, имея в виду только личные, а не общественные интересы и не разбирая средств для достижения цели. Он, в сущности, поступал точно так же, как и знаменитый его противник Волынский, который, в свою очередь, заявлял, что нужно „глотать счастие“ и „хватать его обеими руками“»¹⁹.

Однако нельзя согласиться с исследователем, когда он пишет, что Бирон отстранялся от участия в управлении. Фаворит был как политик чрезвычайно активен, хотя всегда стремился остаться в тени. Но такое трудно скрыть, и сохранившиеся документы, в частности опубликованная переписка Бирона с русским посланником при саксонско-польском дворе Кейзерлингом, убедительно говорят о ключевом месте фаворита во всех тогдашних властных структурах. Он был всегда хорошо информирован о внешне-и внутриполитических делах, ему рапортовали сановники, российские посланники из европейских столиц. Неоднократно он упоминает о продолжительных беседах с иностранными дипломатами, аккредитованными при русском дворе. Ни одно назначение на высшие должности не проходило мимо Бирона, он прочно держал в руках все нити государственного управления, формируя на протяжении целого десятилетия политику правительства Анны Ивановны.

Нельзя не отметить, читая письма Бирона к Кейзерлингу, вполне определенных и здравых принципов его подхода к делам. В одном из писем он выговаривает неопытному дипломату, чьи донесения из Варшавы его не удовлетворяют: «Реляции должны быть ясны, а не так кратки и отрывисты, а еще менее двусмысленны, чтобы не иметь нужды для отыскания смысла часто перечитывать, для чего нет времени при поступлении многих и различных рапортов и реляций», о которых ему приходилось постоянно докладывать императрице. Письма Бирона подтверждают мнение современников о том, что их автор был достаточно опытен и искусен в политике и — что чрезвычайно важно — обладал даром сложной политической интриги. Большая часть переписки Бирона с Кейзерлингом посвящена судьбе Курляндского герцогства после ожидаемой смерти герцога Фердинанда. Кейзерлинг был не только земляком фаворита, но и находился на решающем для курляндского дела посту посланника в Польше, чьим вассальным герцогством была, как известно, Курляндия. Конечно, в намерении Бирона занять престол в Митаве сомневаться не приходится. Но он вел достаточно тонкую игру, которая в конечном счете должна была привести его к желанной цели.

С одной стороны, он опровергает распространенные и — добавим от себя — основательные подозрения в желании занять курляндский престол, притворно утверждая, что «не чувствует в себе никакого влечения, напротив — скорее робость», что главное его желание — «видеть счастливым свое отечество (то есть Курляндию. — Е. А.) из врожденной любви к нему», что он готов поддержать любого кандидата, который будет печься о его процветании. Немало слов сказало им о его преклонных «летах, болезнях, постоянных заботах, трудах» на благо императрицы, доверием которой он дорожит превыше всего.

С другой стороны, формально отказываясь от курляндского престола, он прибегает к весьма изощренным маневрам, чтобы помешать другим возможным кандидатам. Бирон распространяет слухи о том, что доходы герцогства ничтожны и стать герцогом Курляндии — значит разориться. Одновременно он стремится как подкупить высшие Польские чины, от которых зависит судьба Курляндии, так и обеспечить полную поддержку со стороны Кейзерлинга, которому предлагает «свои услуги» и обещает дать в долг сорок тысяч флоринов. «Мы уж согласимся относительно процентов, и я не буду также торопить Вас отдачею капитала», — пишет он посланнику в апреле 1736 года, недвусмысленно намекая на ожидаемую взаимность: «Нельзя знать, как долго можно быть полезным, хотя все знаем, куда мы придем под конец. Я не имею другого намерения, как только служить Вам, чему Вы можете вполне верить»²⁰. Итогом всех усилий стало избрание Бирона в 1737 году герцогом Курляндии.