Здесь важно заметить, что верховники не выражали взглядов аристократии. Такого сословия в России тогда не существовало. Как писал С. М. Соловьев, «новая Россия не наследовала от старой аристократии, она наследовала только несколько знатных фамилий или родов, которые жили особно, без сознания общих интересов и обыкновенно во вражде друг с другом; единства не было никакого, следовательно, не было никакой самостоятельной силы»14.
Да и откуда же могла взяться аристократия в России того времени? Боярство XVII века так и не оформилось в аристократию европейского типа, будучи лишь высшей категорией служилых людей «по отечеству», которые с уничтожением старой системы чинов не получили в новой системе (согласно Табели о рангах 1724 года) своего особого места, привилегий.
В своей «Гистории о царе Петре Алексеевиче» Б. И. Куракин — предшественник ярого защитника «фамильных» М. М. Щербатова — пишет, что первые годы петровского царствования характерны падением «первых фамилей, а особливо имя князей было смертельно возненавидено и уничтожено, как от Е.ц.в., так и от персон тех правительствующих, которыя кругом его были для того, что все оные господа, как Нарышкины, Стрешневы, Головкин, были домов самого низкого и убогого шляхетства и всегда ему внушали с молодых лет противу великих фамилей. К тому ж и сам Е.в. склонным явился, дабы отнять у них повоир (силу. — Е. А.) весь и учинить бы себя наибольшим сувреном» (господином)15.
Родовитые не выступили как осознающая себя и формулирующая свои сословные требования группа даже в самые благоприятные для этого моменты после смерти Петра Великого. Долгорукие, Голицыны, Трубецкие были не партией аристократии, а лишь «партией» великого князя, при котором они надеялись оттеснить фаворитов и нахальных выскочек типа Меншикова или Ягужинского. Когда же Петр II вступил на престол, эта «партия» довольно быстро распалась: кланы Голицыных и Долгоруких постоянно враждовали между собой.
И ночью 19 января, начиная расширенное заседание Совета, где решалась судьба престола, они пригласили на него только трех нечленов Совета — двух Долгоруких и одного Голицына, закрыв дверь перед носом не менее знатного и высокопоставленного Рюриковича — фельдмаршала боярина, князя И. Ю. Трубецкого и других родовитых вельмож.
Да и на самом заседании, как уже известно читателю, верховники чуть не перессорились, когда князь Алексей Долгорукий пытался протащить в царицы свою дочь Екатерину. Когда же компромиссное предложение Д. М. Голицына примирило кланы, то все равно ни у кого не было иллюзий насчет их единства. Как писал Феофан Прокопович, «между двумя сими фамилиями наследные зависти и ненависти, и ссоры, и вражды из давних лет даже до того времени были, что всему русскому народу известно и несумнительно…Слухом же обносится, будто сие дружество и обеих сторон присягою утверждено»16.
Но чем яростнее была межклановая, межродовая вражда, тем сильнее была сплоченность клана в борьбе за фамильные привилегии, а бесчестье по-прежнему понималось не как оскорбление личности конкретного дворянина, а как понижение общественного статуса рода, фамилии.
Верховникам не помогали никакие фразы об «общем благе», о том, что они ставят превыше всего интересы общества. Им не верили, и упомянутый выше автор анонимной записки под названием «Изъяснение, каковы были некиих лиц умыслы, затейки и действия в призове на престол Е.и.в.» подробно развивает мотив «гражданской обиды», которая охватила тех, кому не была безразлична судьба Отечества. Он упрекает верховников в обмане, поспешной суетливости в таком великом деле, как преобразование государства. «Если бы искалося от них добро общее, как они сказуют, — пишет автор, — то нужно было бы такие вопросы не в узком кружке решать, а от всех чинов призвать на совет по малому числу человек».
И далее автор выражает те чувства, которые испытывали поколения русских людей во все времена, когда власть имущие, действуя от имени народа и прикрываясь фразами о его «общем желании и согласии», на самом деле ни в грош не ставили народ, не доверяли ему, боялись и держали людей за дураков: «Все ли сии (выборные. — Е. А.) не доброхотны и неверны своему отечеству, одни ли они и мудры, и верны, и благосовестны? И хотя бы и прямо искали они общей государству пользы (что весьма возможно есть), то, однако ж, таковым презрением всех, который и честию фамилии, и знатными прислугами не меньше их суть, обесчестили, понеже ни во что всех ставили или в числе дураков и плутов имели».
Как видно из текста, при всем его неприятии методов и поступков верховников, автор «Изъяснения» не считает их врагами Отечества. Это примечательно: дворяне были оскорблены не положениями кондиций, а тем, что они были написаны лишь в интересах Долгоруких и Голицыных. В «Изъяснении» явственно звучит упрек верховникам, погубившим такое перспективное для блага России дело. Автор как бы восклицает: «Ну как же можно этаким манером подобные дела делать?!» — и далее пишет: «Толь важное дело требует многаго и долгаго разсуждения». Частные дела так быстро не делаются, «а как государю царствовать и переменять форму государства, показалось [им] дельце легкое. И невозможно так скоро пива сварить, как скоро они о сем определили»17.
Зная всю последовательность событий января — февраля 1730 года, можно понять, что верховники предполагали не останавливаться на кондициях. Князь Д. М. Голицын разработал проект государственного устройства страны в будущем. Судя по донесениям иностранцев, он состоял в закреплении ограничения власти императрицы — она располагала бы только карманными деньгами и командовала бы только придворной охраной. Предполагалось также, что она будет членом Верховного тайного совета, имея там два или три голоса. Именно Совет, состоящий из 10–12 представителей знатнейших фамилий, и обладал бы законодательной властью. Сенат в расширенном составе должен был выполнять те функции, которые были за ним в 1726–1730 годах, — вносить в Совет дела и быть высшей судебной инстанцией. Наконец, вводилась низшая палата (200 человек) шляхетства, охранявшая интересы этого сословия. Палата городских представителей представляла бы интересы горожан.
По мнению исследователей, проект Голицына был написан под сильным влиянием шведского политического устройства, с которым он — известный книгочей — был хорошо знаком из документов и бесед со знатоками. Но особенно любопытно то, что голицынский проект воспроизводил не государственное устройство Швеции 1720 года, в котором с этого года и до нашего времени ведущую роль играет парламент при номинальности власти короля, а государственное устройство времен правления королевы Кристины. Тогда была сочинена так называемая «форма правления» 1634 года, согласно которой власть принадлежала Совету, состоявшему из фактического правителя страны канцлера А. Оксеншерны и пяти его родственников. В 1660 году, с началом правления малолетнего короля Карла XI, «форма правления» 1634 года была дополнена «добавлением», и Совет, включавший королеву-мать и четырех регентов — аристократов во главе с канцлером М. Г. Делагарди, двенадцать лет управлял страной, пока Карл XI не достиг совершеннолетия.
Верховники предполагали объявить о проекте Голицына 6–7 февраля. Но 5 февраля был подан для рассмотрения в Совет первый проект, подготовленный кружком князя А. М. Черкасского, а написанный В. Н. Татищевым. Татищев был незаурядным человеком, историком, ученым. В 1725–1726 годах он жил в Швеции, где занимался рудокопным и металлургическим производством. Но как человек пытливый, он не остался равнодушен и к политическому строю Швеции, который незадолго перед этим — в 1720 году — существенно изменился — произошла аристократическая революция и абсолютизм исчез. В это время в России, пожалуй, не было человека, который бы так хорошо знал отечественную историка, как Василий Татищев. В итоге в нужный момент именно он взялся за составление проекта о будущем России.