Утром на шестой день гор мы шли по широкой долине, на юг. Слева влилась еще долина — повернули в нее Высокий мачтовый лес, журчит ручей; долина чуть заметно поднимается, клоня на северо-восток. Идем час, другой — все тот же молчаливый лес, а в нем веселое бренчанье ручья и шмелиный звон. Перед обедом лес начал редеть, мельчать, переходить в кустарник, а долина по-прежнему тянется вверх и ей, уже, как видно, нет конца. Остановились на привал, сварили обед — продуктов осталось только на ужин. Что будет дальше?
Не задерживаясь на отдыхе, пошли снова. Кончился и кустарник — идем роскошным альпийским лугом, сдавленным между гор Поникла, измельчала и трава, ее сменил мох, лишайник, кое-где приподнимаются, стелясь понизу, уродливые полярные березы Солнце слепит, но прохладно: лучи почти не греют Остался позади и лишайник, мы идем по кремнистому, словно укатанному полотну, как по хорошо вымощенной дороге. А долина все поднимается полого и ровно и становится будто жутко, куда она ведет нас? Есть у нее конец и что в этом конце? Прошло много часов, как мы вошли в нее; то и дело сверяюсь с компасом: север-восток-восток Куда мы поднимаемся?
Долина не выпускает: чем дальше, тем неприступнее горы по сторонам. Они превратились в две отвесные стены, серыми скалами вставшие по бокам широкого коридора, опять поражавшего искусством строителя гор коридор почти везде одинаковой ширины; горы-стены равномерно поднимаются вместе с нами Можно догадаться, что это, наверно, ледник когда-то сполз и гладко обточил пол и стены — сознание этого не мешало накапливаться смутному беспокойству.
Уже под вечер открылась огромная прямоугольная площадка, со всех сторон замкнутая острозубыми стенами Выхода нет Мы попали в тупик. Неужели возвращаться назад?!
Идем, исследуем стены. Впереди — груда камней Будто кусок стены обвалился от времени. В загроможденном камнями обвале — проход. Карабкаясь по глыбам, идем по нему, проходим стену — и останавливаемся, изумленные.
Громадная овальная долина мерцает бледно-сиреневым светом По сторонам невысокие фиолетовые горы, скалисто-отвесные, в противоположном конце их едва видно они скрыты пеленой дали. По краям ровного дна лежит снег, а в середине — эмалевая гладь темно-синего озера, тоже теряющегося вдали И на озере, близко от нашего берега, плавает большой гусь Только это белое пятно на густо-синем плавно и медленно движется — больше ни движения, ни звука, ни шелеста. Долина кажется видением, застывшим в абсолютном сне. И редкие облака в низком небе висят над ней, как привязанные.
И еще гусь — откуда тут взялся гусь? В долине снег — мы забрались очень высоко, куда незачем залетать гусю Почему он здесь? Может быть, никакой долины нет, нет и этого гуся и перед нами только мираж, непонятная фантасмагория, возникшая, чтобы увеличить наши испытания? Очнувшись, мы медленно спустились в долину, ступили на снег — слежавшийся, как спрессованный, крупнозернистый, он хорошо держал и сочно хрустел под ногами.
Гусь заметил нас, но ничуть не испугался. Он только немного отплыл и с достоинством смотрел в нашу сторону.
Рюкзаки пусты, а гусь хорошая мишень Мы подошли ближе, набрали льдинок и начали обстреливать ими гуся Он оказался храбрым не бросился в бегство, а спокойно удалился еще дальше, все еще внимательно и будто удивленно рассматривая нас Что за диковинные звери на двух ногах появились в его владениях? Наверно, этот гусь никогда не видел человека.
Мы не могли больше достать его льдинками. Пожалев, что не удалось пополнить запасов еды, оставили гуся в покое и пошли, осматривая восточную гору-стену. Впереди она будто раздвигалась. Может, там есть проход на восток?
Нашли узкую щель. По дну, уходя под камни, журчит ручей, из синего озера. Вошли в щель — она не длинна. Вгляделись вперед, взволновались: дальше ничего не видно, одно небо. Спотыкаясь, почти побежали, одолели щель — и опять остановились.
Полого спускаясь, расстилалось сначала зеленое, потом темное, почти черно-зеленое, а дальше синее, в дымке дали сливающееся с небом необозримое море. На север, на восток, на юг, всюду. Мы стояли высоко над ним — оно начиналось у нас под ногами и, опускаясь куда-то в глубину, далеко, не видно глазу, опять поднималось к небу и растворялось в нем. И ни одна гора не смела подняться над этим безбрежием, заслонить его, нарушить простор.
Это снова была тайга, по другую сторону гор. Горы кончились…
В куликовом царстве
То, что горы кончились, сильно подбодрило нас. И хотя вечером мы покончили с остатками продуктов, это даже будто не беспокоило. Казалось, что теперь мы безусловно дойдем: из гор выбрались!
В сотый раз я разглядывал паршивенькую карту. Еле заметной точкой стояло на ней ближайшее и единственное в этих местах село. Сколько до него — по моей карте не определить: пятьдесят, восемьдесят, а может и все сто километров и больше? А это теперь — вопрос жизни и смерти. Сколько дней идти до села? И найдем ли мы его в тайге? Почему-то мы уверены, что вот, идя по этому ручью, придем к селу, хотя определиться, где мы, никак не можем. А мало ли таких ручьев течет с гор?
Нам казалось, что долина, по которой мы поднялись на последнее плоскогорье и вышли к синему озеру, была как раз концом перевала: очень уж она похожа на дорогу. Зимой, запаленная снегом, она была бы отличным для оленей путем. Может, как мы ни плутали, а все-таки каким-то чудом вышли к перевалу? Если так, то село близко и мы на верном пути.
Но это догадки, на деле может быть все иначе — тогда до села еще много дней. И лучше поторопиться: мы решили идти, нс останавливаясь на ночлег, сколько сможем. После ужина сразу двинулись дальше.
Идти по берегу ручья, спускаясь по пологому склону, легко. Только к утру мы почувствовали, как болят натруженные ноги Но не надо обращать на это внимания: идти, идти, только в этом спасение. Не надо останавливаться даже на привал, для завтрака: есть все равно нечего. Перетряхнули рюкзаки, просмотрели каждую складку: не завалился ли где кусочек сухаря? Напрасно: в рюкзаках ничего съедобного, кроме спрятанного мною сахара. С вожделением вспомнили о брошенных ь первый день продуктах: теперь бы их нам!
Пройденное накануне повторялось в обратном порядке. Сначала — голый камень, дальше лишайник, за ним мох. Но тут оказалось хуже: мох на этой стороне лежал периной, ноги уходили в него до колен. От ходьбы по этому мягкому покрову выбиваешься из сил. Но другой ведь дороги нет?
Ручеек постепенно превратился в речку. Он вбирал в себя с обеих сторон десятки малых ручьев, креп, мощнел и раздавался вширь. Вытекая из тор, он едва- журчал, но скоро превратился в буйный поток — дня два он глушил нас грохотом. Потом присмирел, разлившись в широкую лесную речушку, плавно струившуюся среди заросших кустарником берегов. Мы с надеждой следили за его превращением: может быть, это и есть та река, которая приведет нас к селу?
Силы уходили, а пополнять их нечем. Тут я узнал, какая чудесная вещь сахар. Его было всего с полфунта. Утром я выдал Хвощинскому и себе по небольшому куску; в обед и на ужин — такую же порцию. На каждого в день пришлось меньше, чем по сто граммов — и все-таки мы чувствовали себя крепче. На другой день по выходе из гор хватило по куску только утром и в обед — и уже вечером мы ощутили, что нам многого не достает.
Тщетно смотрели под ноги, инстинктивно разыскивая съестное. Отдыхая, жевали, стебли травы, корни — они ничего не давали. По берегу тянулись заросли смородины, малины — кусты были усеяны ягодами, но еще зелеными. На третий день после гор мы наелись их — нас начало мутить и вырвало. Боясь, что заболеем и совсем не сможем идти, мы отказались от зеленых ягод.
На мокрых лугах нашли съедобные луковицы — их надо было съесть с сотню, чтобы почувствовать относительную сытость. А чтобы найти сотню луковиц, надо потратить много времени — лучше это время идти, подвигаясь к цели.
Начался величественный кедровый лес, — внизу, у могучих стволов, кучами лежала ореховая шелуха, может быть набросанная белками. Рылись в этих кучах, надеясь найти орешки, но их не было: белки работали чисто. Наверно, знающие тайгу люди нашли бы в ней пищу, — для нас, горожан, тайга оставалась закрытой кладовой.