– Мы на дорогу обратно хотим, – сказала Мария. Однако чай все-таки в блюдце налила и стала прихлебывать. Подруга деликатно, мелкими глотками, пила из чашки. К сладостям никто из них не притрагивался.

– Да успеете вы на дорогу. К вечеру машин на трассе больше, – сказал Лопухов, а жена его спросила:

– А ночуете вы где?

– Как получится, – ответила Надежда. – Домов-то вон сколько брошенных. А то и в лесу.

– А если дождь?

– Так у нас пленка с собой – укрыться.

– М-да-а… – протянул Лопухов. – И давно вы так… путешествуете?

– Третий месяц.

– А зачем?! – воскликнул он. – Сидели бы дома… Что вам эта Москва?!

– А нету у нас никакого дома! – с вызовом вмешалась Мария. – Ничего у нас нету! Было – и нету! Одни головешки…

И вновь возникла неловкая пауза, которую на этот раз нарушила Галина.

– Пожар? – участливо спросила она.

– Да, пожар. – Мария отвернулась к окну.

– Поубивали у нас всех, – вдруг обыденно, словно делясь последними услышанными новостями, сообщила Надежда и, глядя на Галину, продолжила: – У нее сын, как комбинат наш закрылся, – выпивать начал, ну и раз не сдержался и при встрече директору бывшему, который комбинат распродал… богатый был комбинат, весь город кормил… высказал все и в лужу пихнул, а тот зятю своему в милицию пожаловался… и тут же приехали, увезли, а утром отдали – кровью харкал… и писал тоже… В больницу брать не хотели – боялись этих. На третий день взяли, да уж поздно. А когда помер, сказали: сердце… Маша ходила всюду и в Москву писала, правду хотела найти, так сначала невестку ее избили среди бела дня, а потом дом сожгли… с невесткой и внуками…

– Ванечкой и Катенькой, – не поворачиваясь, глухо сказала Мария. – И зачем я утром ушла… была бы сейчас с ними…

– Маша в церковь поехала – помолиться и свечки поставить. Праздник был, Ильин день… А когда вернулась – уже догорало. Дом старый, деревянный…

– Сказали – проводка… А бензином разило так…

– Мы тогда друг дружку не знали еще. В разных концах жили, я рядом с домом в школе работала, Маша на комбинате всю жизнь. И муж ее тоже… во вредном цеху… до пенсии так и не дожил…

– Да, нам ведь всё говорили: для страны, для детей и внуков, чтоб им потом лучше жилось, а вышло-то вон как – для этих старались, которые наших же и… – Мария дернулась всем телом и замолчала.

– И моих всех убили, – ровно, почти без эмоций, и от этого как-то особенно жутко прозвучало из уст Надежды. – Юрочка, внук, – в Чечне пропал. Написали, что дезертировал. А через полгода друг его, с которым вместе служили, навестил проездом и сказал, что вроде бы Юрочка не дезертировал и не погиб, его свои же командиры местным в рабство продали. Его и еще восемь человек. А списали, как пропавших. Дочь деньги, какие были, собрала, поехала его выкупать – и тоже сгинула… Я все ждала, ждала, надеялась, потом сон увидела, как они встретились на небесах. И поняла – всё, ждать не надо… А потом и Людочку, дочь сына, убили. Она в десятый перешла и с друзьями на пляж к Косому озеру поехала. А там еще компании – погода хорошая стояла, солнце, выходной. И один поганец, сын начальника над депутатами нашими, начал к Людочке приставать – нечего тебе с этими делать, дескать, пойдешь со мной. Ребята ему раз объяснили по-хорошему, второй – а он все лез и лез. Наглый, привык, что все для него, без отказа. Чуть до драки не дошло. Бугай-то здоровый, школу окончил, да и дружки тут же. Только мало их было, наших больше… На третий раз Людочка ему сказала, что скорее утопится, чем с таким, как он, пойдет. Она же знала про него, да все знали – и как он, подростком еще, силой заставил мальчика, который компании их не нравился, раздеться и перед девочками в коридоре выставил, а мальчик в одну из них был влюблен… домой пришел и повесился, и как у младших портфели отбирал и заставлял выкупать, а у кого нечем было – те должны были ему прислуживать, и как учительницу однажды за двойку избил – все ему с рук сходило… Ну он тогда поорал-поорал разные гадости и отстал. Ребята костер развели, стали загорать, купаться… А потом смотрят – нет нигде Людочки. И этот со своими пропал… Через два дня рыбаки ее в озере нашли. Утонула. Хотя плавала она хорошо, по часу, а то и больше, из воды не вылезала, любила далеко уплыть, за поворот, где, кроме нее, никого… Один раз даже взрослого мужика спасла здесь же, на Косом. А тут вдруг утонула. Ребята, конечно, все, как было, рассказали, но в милиции их даже слушать не стали – выгнали. А этого сразу в Москву отправили – поступать. Кто видел его в самолете, говорят – вся морда была расцарапана. А вскоре и родители его туда перебрались – повысились… Невестка после похорон к матери своей в Запорожье горевать уехала – у них с сыном давно были нелады, только Людочка их вместе и удерживала, – а сын целыми днями дома сидел, все молчал и молчал… да мы оба молчали, каждый в своем углу… потом вдруг собрался и уехал. Только записку оставил: «Прости, мама, не могу. Прощай и не жди». Я сразу поняла – куда он… Ну и через год с лишним участковый пришел. Сказал, что возле Москвы моего сына нашли, убитым. В лесу каком-то, рядом с особняками разных больших начальников. «Наверное, – сказал, – на стройку хотел к кому-нибудь наняться, да там таких желающих много, конкуренция, кто-то его, видать, и зарезал». Еще год назад, оказалось, его нашли, и паспорт в потайном кармане обнаружили, но кто же возиться-то будет и хранить? Так и закопали в безымянной братской могиле, как невостребованного. Однако бумагу все же отправили, только не сразу и не туда поначалу, так что повезло, что вообще дошла. «Обычно, – сказал, – ничего о таких и не доходит. Скоро у нас полгорода в пропавших числиться будет». Вот так вот, – закончила она, не проронив за время рассказа ни одной слезинки. Видимо, все уже выплакано было. И у нее, и у подруги.

Зато у жены Лопухова спускались от глаз влажные блестящие дорожки.

Молчали долго. Старухи сидели неподвижно, как неживые, и так строго, иконописно глядели прямо перед собой, что не очень набожные, хотя и посещающие по настроению церковь супруги вдруг почти одновременно, не сговариваясь, подумали о Страшном суде. Может, так он и будет происходить? Может, не будет ни книги со всеми грехами человеческими, ни ангелов, ни архангелов, ни сидящего на престоле Иисуса Христа, ни толпящихся ошуюю и одесную грешников и праведников, а будут только измученные старики и старухи, и каждый из них расскажет свою историю, что происходили и происходят рядом с тобой, а значит, и не без твоего соучастия, а потом они замолчат, и ты сам, без всякой книги, вспомнишь все свои грехи и осознаешь, что их много больше, чем тебе казалось, и вынесешь себе приговор. Если, конечно, не запродал окончательно душу лукавому…

– Да, – с усилием наконец выдавил из себя Лопухов. И замолчал. Сказать было нечего. Но и сидеть в такой тишине он больше не мог.

Не могла, видимо, и Галина.

– А в Москву вы теперь… к сыну? – Слово «могила» она произнести не решилась.

– И к нему тоже, – не сразу ответила Надежда. – Если найдем.

– На экскурсию мы! – нарочито грубо, с издевкой сказала Мария. – Посмотреть нам любопытно, на что ж столько жизней людских поменяли? Чего прикупили на них? Чем разжились? Как чувствуют себя – не хворают ли? Приветы, опять же, хотим передать, как в «Поле чудес»! От наших всех и от многих других. И нынешним, и тому, что помер. Спасибо им за все! Подарочки несем, как же без них, – землицу с могилок наших. На его посыплем – чтоб жгло!

Лопуховы даже поежились от той ветхозаветной яростной силы, с которой это было произнесено. Наверное, так же когда-то проповедовал и Аввакум.

– Так что пойдем мы, – уже обычным тоном закончила она. – Покуда темнеть не стало.

До темноты еще было далеко, но старухи поднялись, и хозяева возражать не стали. Галина только бросилась на кухню собрать в дорогу еды, от которой гостьи долго отнекивались и лишь в последний момент, когда уже сидели в машине, глядя на совершенно расстроенное Галинино лицо, все же взяли. Точнее, взяла Надежда, а Мария кивнула, согласившись…