– Я понимаю. – Адресовав Эдвардсу улыбку, означавшую: "Эй, приятель, будем вести себя как подобает спортсменам" и вполне соответствующую его блейзеру и спортивным туфлям, он резко поднялся: – Идемте.

– Прошу прощения? – вырвалось у меня, хотя Эдвардс был ошарашен ничуть не меньше.

Судя по всему, Питер намеревался разыграть карту "Истинный джентельмен". Ну кто мог такое предвидеть?

– Я не оставлю тебя, Молли. Тебе и так уже досталось. Что бы ни происходило, я буду рядом.

Я нюхом чуяла ревность, сочившуюся из всех его пор. Вопрос в том, личная это ревность или профессиональная? Решив, что и то, и другое мне льстит, я тем не менее не собиралась позволять ему крутиться вокруг.

– О, Питер, как это мило, но, честное слово, в этом нет необходимости, – запротестовала я, мысленно внушая Эдвардсу, что настало время взмахнуть полицейским жетоном и приказать Питеру вернуться за стол и заказать лангустов…

– Нет, я настаиваю, – возразил Питер, обращаясь и ко мне, и к Эдвардсу.

Эдвардс смотрел мимо него. Моего послания, судя по всему, он тоже не понял. Тяжело вздохнув, Эдвардс покачал головой, показывая, что, к счастью, существуют такие области личной жизни граждан, в которые он не имеет права вторгаться.

Он не собирался приходить мне на помощь.

Что мне оставалось делать? Не могла же я объявить, что не желаю общества Питера, потому что хочу остаться с Эдвардсом наедине и получить от него кое-что поинтереснее, чем рассуждения об убийстве. Такое заявление было бы по меньшей мере преждевременным и совершенно безвкусным. Это было все равно что держать в руке снимок, сделанный одним из первых поляроидов, когда ужасно не терпится посмотреть, что там на картинке, но знаешь, что если раньше времени снять защитное покрытие, то можно все испортить.

Вот как получилось, что я покинула "Русалку" в обществе Питера и Эдвардса, и мы все вместе поехали ко мне в машине детектива. Я опасалась, что нас ожидает двадцать минут каменного молчания либо натянутая беседа с острым подтекстом и скрытым сексуальным напряжением.

Но нет. У обоих моих спутников хватило выдержки, чтобы завести вполне нормальный разговор. Дружеский. Даже оживленный. Естественно, о "Янки". Если бы "Титаник" пошел ко дну сегодня, половина мужчин на борту была бы так увлечена разговором о "Янки", что даже не заметила бы, как очутилась в воде.

Ненавижу бейсбол.

8

Дорогие читатели! Пока Молли томится в холодной и сырой камере женской тюрьмы "Альбион", отбывая самое длинное наказание, когда-либо назначенное штатом Нью-Йорк по статье "Препятствование отправлению правосудия", на ваши письма будут отвечать Кендалл и Гретхен, но не потому, что они такие уж талантливые и умные девушки, а потому что это будет действовать на нервы Молли и сделает ее пребывание за решеткой вконец невыносимым. Миллион поцелуев, Главный Редактор.

Обычно никто не знает заранее, что утром будет себя ненавидеть. Под влиянием сильных страстей, вспышек гнева, различного рода информации или эмоций вы очертя голову бросаетесь напролом, сначала действуете, потом думаете, а впоследствии, когда к вам возвращаются здравый смысл и способность рассуждать, начинаете себя ненавидеть. Но время от времени случается так, что вы делаете что-то, отлично сознавая, что на следующее утро – и еще много дней подряд – будете себя за это ненавидеть. Но все равно вы это делаете. Что это, храбрость или малодушие? Дерзость или убежденность? Или просто упрямство и тупость?

Оставив болельщиков "Янки" в закутке, который считается моей гостиной, я прошла в спальню, якобы за коробкой с вещами Тедди. На самом деле мне нужно было срочно спрятать подальше ключ и фотографию Тедди с Ивонн. Я не собиралась отдавать снимок Эдвардсу, по крайней мере до тех пор, пока не пойму, какое отношение карточка имеет к Хелен и ее чувству вины. Интуиция подсказывала мне, что ключ тоже играет не менее важную роль. И несмотря на малую вероятность того, что один из мужчин все-таки по той или иной причине окажется в моей спальне, мне хотелось убрать ключ и фото с глаз долой.

Я сняла коробку со стула, куда водрузила ее, когда вернулась домой после работы. Оставалось только торжественно вынести ее в гостиную, вручить Эдвардсу и попросить их обоих уйти. Это был бы прямой и целесообразный план действий. Но послушайте, в самом деле! Если бы мы всегда выбирали прямые и разумные пути, жизнь была бы совсем не такой интересной и уж я-то наверняка осталась без работы.

Я подняла крышку и еще раз взглянула на остатки имущества Тедди. От презервативов я уже избавилась. Вложила их в большой конверт, запечатала и отправила в Центр планирования семьи Манхэттена в надежде, что совершаю доброе дело. Конечно, кондомы уже приносили некоторую пользу, препятствуя появлению на свет новых маленьких Тедди, но я имела в виду доброе дело в более широком смысле. Я даже подумывала о том, не отправить ли их в Архиепископство Манхэттенское, но пришла к выводу, что таким путем только создам новые проблемы вместо того, чтобы их решать.

В последний раз перебрав содержимое коробки, я не нашла ничего, что могло бы огорчить Хелен, или скомпрометировать Тедди, или подставить меня под удар. Плюс, чем дольше я задерживаюсь, тем больше подозрений это вызовет у Эдвардса. Или, еще того хуже, тем откровеннее он будет с Питером. Поэтому я сделала глубокий вдох и понесла коробку в гостиную.

Я бы не удивилась, если бы застала их лениво цапающимися и цедящими пиво. Тем более что я всегда держу пиво в холодильнике, даже двух сортов: китайское "Сингтао", потому что не будешь же запивать вином китайскую еду, и мексиканское "Досиквис", потому что мексиканские блюда остывают так быстро, что не успеваешь приготовить "Маргариту". К моему облегчению, мужчины не ссорились и не пили. Они вели преувеличенно серьезную беседу о том, можно ли сравнивать современных игроков в бейсбол, никто из которых не может сделать больше шести подач за одну игру, со "старыми добрыми временами", когда спортсмены из любви к игре готовы были душу заложить дьяволу. Хорошо хоть Питер не выспрашивал у Эдвардса подробностей о деле.

Впрочем, может быть, он просто дожидался меня, чтобы продемонстрировать свое журналистское искусство на глазах у изумленной публики. Потому что, не успела я поставить коробку на кофейный столик, как Питер замолчал и уставился на нее с видом мальчишки, которому пообещали показать дохлую кошку. Желательно такую, которая уже начала разлагаться. То есть и страшно, и невозможно удержаться. Не знаю, вырастают ли мужчины когда-нибудь из этой фазы. Скорее всего – нет, просто с годами они могут научиться лучше прятать свое любопытство.

– Имущество Тедди, да?

– Всякая ерунда из стола, – успокоила я его.

– Все, что после нас остается, – продолжал Питер, придвигаясь к коробке с явным намерением в нее заглянуть.

С деланным смехом воскликнув "Кыш! Кыш отсюда!" и помахав рукой перед его носом, я вынудила его вернуться на свое место на диване, хотя на самом деле мне хотелось как следует дать ему по рукам. Причем не потому, что я защищала свою статью или расследование Эдвардса. Просто вдруг возник такой импульс, может быть, в какой-то прежней жизни я была стражником храма где-нибудь в Древнем Египте, охранявшим останки человеческих жизней от жадных чужих рук.

Эдвардс смотрел не на коробку, а на меня. Я постаралась встретить его взгляд с самым нейтральным – насколько позволяли его синие глаза – выражением лица, усилием воли отгоняя мысли о ключе и фотографии. Правда, если он не смог прочитать мои мысли в ресторане, то вряд ли сделает это сейчас.

– Это все? – спросил Эдвардс.

– За исключением нескольких картин, которые остались висеть на стенах, – подтвердила я. – Все остальное – папки, документы, которыми займется Гретхен, его секретарь. И Брейди, его заместитель. Но то, что теперь принадлежит Хелен… – Я пожала плечами.