В видении Павла показан лес у ворот в ад. Деревья в огне, но они не истребляются огнем; на них подвешены грешники за различные органы — нарушители супружеской верности за их гениталии, гордецы за волосы и тому подобное. Женщины, нарушившие супружескую верность, висели на своих волосах над огнем, а немилосердные женщины, которые отказались воспитывать сирот, подвешены на деревьях, в то время как змеи, кишащие на их телах, высасывают их груди.
Есть чувство, что ад — это обычный склад, в котором художники и писатели могли черпать все свои садомазохистские фантазии, предохранительный клапан для психоанализа европейской культуры. Имеется библейское утверждение, что души в аду могут видеть небо — например, богач, который взывает к Лазарю из глубин своего серного подземелья и может быть услышан. Но это просто другая психологическая пытка — умирающий с голоду нищий, прижавшийся носом к окну ресторана. В свою очередь, страдание грешников — приятное зрелище для праведных: святые радуются, что столь ужасные муки не выпали на их долю, в силу контраста их блаженство кажется еще более совершенным.
«Но все это меркнет по сравнению с наказанием быть вечно, вечно, вечно изолированным от образа Бога», — говорит Джон Донне. Таким образом, главная адская мука — существование, безвозвратно и навсегда отрезанное от Бога. Наименее вульгарные демонологи и теологи утверждают: «Ад — это состояние ума, а не место». Словами Джойса, «…каждая погибшая душа будет адом в самой себе». А демоны, курящиеся ямы, кипящие реки, котлы, вертела, раскаленные столбы, клещи, стоны, жалобы были — просто декорация этой идеи. Ее задачей было сделать ад конкретным.
Мысль о том, что боль греха есть потеря видения Бога, естественно, трудно понять. Только посредством сильного метафорического воздействия человек может принять идею, что исключительно неприятно быть лишенным переживания, которого он никогда в действительности не имел; и только небольшая часть христиан во все времена истории Церкви имела непосредственное переживание Бога. Но каждый испытал физическую боль. Перспектива мучений поэтому много ближе к чувству возможного переживания каждого, чем гораздо более абстрактная перспектива потери видения Бога. Поскольку жизнь на земле вполне терпима без этого видения, грешники могли бы благоразумно принять, что жизнь после смерти была бы тоже терпима без этого.
По словам богословов, адские мучения вечны во времени, поскольку после смерти душе ничего не остается кроме коридора вечности, и не менее настойчивы в пространстве — в том смысле, что нет в существе грешника такой, хотя бы малейшей, частицы, которая не испытывала бы невыносимых страданий, всегда одинаково напряженных. Они заперты в тисках терзающей боли на всю вечность. Их боль бесконечна по степени, поскольку они являются душами без тел и поэтому не имеют физиологического механизма защиты путем ухода в кому или шок, которые тело применяет против боли; в аду душа совершенно обнажена.
Было несколько диспутов среди отцов Церкви и богословов о том, может ли боль при всех обстоятельствах быть бесконечной по своей степени. Некоторые полагали, что мучители играли на чувствах грешника, как виртуоз на синтезаторе Вурлицера, вызывая терзающую боль в барабанных перепонках, затем зубную боль, затем в берцовой кости и так далее, во всем жалком остове, в сумме и комбинации, которые соответствуют отдельному преступлению, из-за которого он попал в ад. Хотя христианская доктрина бесконечной и вечной боли в аду психологически бессмысленна, ее отпугивающее действие было громадным.
Один из фундаментальных вопросов в любой дискуссии об аде — за какой грех душа может быть туда послана. Ясно, что некоторые грехи хуже, чем другие, и поэтому заслуживают наказания более серьезного. Если все грехи оплачиваются бесконечным наказанием, тогда в глазах Бога никакой грех не хуже, чем другой — ситуация, которую ни Церковь, ни одно из обществ, которое основывается на законе согласно церковной морали, не готово принять. Таким образом, проблемы, возникающие из идеи бесконечного наказания, привели к провозглашению разницы между смертным и простительным грехом и изобретению таких местечек, как Чистилище и Лимб.
Существование чистилища было признано католичеством в 1254 году на основании текста Нового Завета: «Поэтому говорю вам: всякий грех и хула простятся людям; а хула на Духа не простится людям. Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в этом веке, ни в будущем». (Матф. 12:31–32) Подразумевается, что имеются грехи, которые не заслуживают вечных мук, и они простительны. Однако и они будут наказаны. Лимб, с другой стороны, прибережен для душ тех, кто не заслужил ни неба, ни ада (с предварительным пребыванием в чистилище или без него). Туда шли добродетельные люди, которые, будучи рожденными до Христа, никогда не получали благословения от крещения. Обычная средневековая практика представляла преддверие ада его частью.
Все церковные писатели утверждают единогласно, что Бог совершенно покидает осужденных и забывает о них. Если душа, попав однажды в ад, не может выйти обратно и должна оставаться там вечно, наказание адом автоматически карательное. Он не предназначался для исправления, так как в этом не было смысла: душа уже не была в состоянии развивать способность нравственного выбора, без которой истинная добродетель невозможна. В аду нет никакого выбора.
Еще меньше можно подразумевать устрашение им для предупреждения нового греха, так как, согласно Фоме Аквинскому, души в аду не могут грешить: они отказались от свободы воли (или их отлучили от этого). Традиционно Церковь учит, что душа неспособна к моральному изменению после того, как она покинула тело. Она останется навсегда в том состоянии, в котором она была, когда предстала перед судом — если только она, конечно, не находится в состоянии простительного греха, который может быть выжжен во время краткого пребывания в чистилище.
В аду душа становится абсолютно злой; все ее способности аннулированы; когда души на небе вливаются в существование Бога и таким образом становятся абсолютно добрыми, души в аду пропитаны и поглощены присутствием Сатаны. У них нет выбора. У них не больше выбора возможности быть злыми, чем у меня — выбрать форму грудной клетки. В аду нет ни милосердия, ни возможности покаяния.
Суд над душами иногда представлялся в виде прохождения по мосту. Впервые подобный сюжет появляется в древней персидской мифологии как Кинвад — мост, который протянут над пропастью между землей и небом. Неимоверно далеко внизу под его хрупкой аркой находятся вонючие болота и горящие ямы ада. Каждая душа должна пересечь его, и мост судит их всех. Для святого он расширяется и становится гладким, так что у того нет проблем перейти по нему. Для плохого человека он становится невозможно узким. В начале восьмого века Св. Бонифаций описал, как в его видении путешественник — известный как монах из Венлока — видел реку дегтя с перекинутой шаткой деревянной доской. Некоторые души проходили по ней без труда. Другие же падали в кипящую жижу, где одни торчали по шею, другие до пояса или до колен и так далее в пропорции к тяжести их грехов. В конце концов все они выходили, вина сжигалась, и они вступали в небесный город на другой стороне реки. Смоляная река в этом случае — это чистилище. Но в более поздних образах она всегда твердо ассоциировалась с адом.
Сходный образ представляла собой лестница. Лестницы обычно использовались в искусстве как символ морального совершенствования. «Видение Перпетуи» третьего века рассказывает о золотой лестнице, протянутой к небу от земли, каждая из тысячи ступенек которой защищена крюками и острыми ножами. Если нехороший человек ступает на ступеньку, крючья и ножи вступают в работу над ним и он падает в лапы громадного дракона, который лежит, свернутый кольцом, вокруг основания лестницы. Это представление повторялось в более поздних видениях, примечательно среди них «Видение Альберика» (двенадцатый век). На своем пути через ад Альберик видит длинную железную лестницу с десятью зубцами на ее перекладинах. Пламя и искры вырываются из зубцов, и железо нагрето докрасна; чтобы сделать подъем еще более трудным, под лестницей находится котел с кипящими маслом и смолой, и его жар поднимается, чтобы обжигать карабкающихся, — некоторые из них падают в котел.