Здесь присутствовал не только весь Версаль, но судя по всему половина населения Парижа поднялась до рассвета, чтобы собраться у древней резиденции королей.
Жан с интересом разглядывал собравшихся. Некоторых из них он узнавал легко. Крупный, похожий на льва, Жорж Дантон и рядом с ним изящный Камиль Демулен смотрели на процессию. Был и доктор Марат – на самом деле коновал – из Швейцарии, чье смуглое лицо выдавало его итальянское происхождение. Он уже был известен людям, толпящимся в Пале-Руайяль, почти также хорошо, как и сам подстрекатель Демулен. Похоже, здесь, в Версале, в полном составе присутствовали все две тысячи шлюх этого гигантского сада герцога Орлеанского, наблюдая за депутатами, которые шли вслед за местными священниками. После версальских священников, воплощавших одобрение церковью Генеральных Штатов вообще, шли депутаты третьего сословия; за ними выступало дворянство. Дворяне были столь многочисленны и так блистали своими придворными нарядами, что Жан не мог разглядеть в этом многоцветье Жерве ла Муата. Вслед за дворянами шествовали представители церкви; и уже после них король с королевой, окруженные принцами и принцессами королевской крови.
Аристократы, священники и королевская семья могли бы по поведению толпы предугадать свое будущее – люди шумно приветствовали депутатов третьего сословия; дворян и служителей церкви они встретили ледяным молчанием; жидкими аплодисментами приветствовали короля, не удостоив ими принцев королевской крови, а королеву встречали криками:
– Австриячка! Иностранка! Запомни, мы французы! Мы не хотим, чтобы иностранка была нашей королевой!
Эти и другие, еще более злые, хриплые выкрики, всевозможные непристойности приходилось выслушивать королеве. А она, гордая и прекрасная, ехала, словно ничего не слыша.
Жан разглядывал депутатов, шагавших рядом с ним. Из всех он знал только одного Оноре Габриэля Рикети, графа Мирабо, уроженца, как и сам Жан, Прованса. Жан Поль Марен разглядывал Мирабо особенно внимательно. Странно было видеть этого аристократа, происходившего из древнего рода, здесь, среди представителей третьего сословия. Мирабо выглядел чужаком, его безобразие переходило в привлекательность: изрытое оспинами лицо, прорезанное шрамами и носившее следы разгульной жизни, – мерзавец, негодяй – и тем не менее настоящий мужчина. Жан мог испытывать сочувствие к человеку, который значительную часть своей взрослой жизни провел в разных тюрьмах по lettres de cachet, заботливо представленных туда его отцом. Даже совершенные им преступления были понятны Жану. Как можно не простить человека, думал Жан с тайным восхищением, который провел три года в подземной тюрьме в Венсенне за тяжкое преступление – за то, что похитил любимую женщину…
Разглядывал Жан Поль и других депутатов третьего сословия. Он играл сам с собой в увлекательную умственную игру – пытался угадать возможности каждого.
Мунье, Малуэ, Барнав, Сент-Этьен Рабо – молчаливые люди, исполненные чувства собственного достоинства. А что скрывается за этим? Жан вынужден был признать, что не знает. Петион, шагающий рядом с Байи, – одного поля ягоды, демонстрирующие наигранное смущение собственным величием. Пустозвоны и заурядные умы, предположил Жан. Аббат Сиейес – не человек, а острие шпаги. Он, как и Мирабо, находится в оппозиции к собственному сословию, к которому законно принадлежит. А это, судя по всему, колеблющийся священник: узкое, умное лицо, саркастически кривящийся рот. И последний, шагающий отдельно, странный маленький адвокат из Арраса, над которым все посмеиваются, – голова в парике, слишком большая для его маленького роста, бледная нездоровая кожа, напоминающая, подумал Жан, брюшко жабы… Единственная краска в лице – зеленоватая.
Человек этот обернулся, вероятно почувствовав настойчивый взгляд Жана, взгляд его холодных глаз неопределенного цвета за очками в стальной оправе угрожающе вперился в лицо Жана, – как удар плети? Нет, скорее как язычок змеи.
Не правы те, кто посмеивается над ним, решил в этот момент Жан Поль. Этот человек может представлять смертельную опасность. Да, за Максимилианом Робеспьером надо следить…
Процессия уже почти достигла церкви Святого Людовика. Жан, устав от этой игры в составление каталога своих коллег, перенес внимание на зрителей.
Вдруг он услышал у себя над головой серебристый женский смех. Жан поднял голову и посмотрел в сторону низкого балкона, где расположились пять или шесть молодых женщин. Все они были изысканно одеты, но что-то в их внешности сразу же подсказало ему, что они не аристократки. Какая-то смелая открытость, возможно, нечто в манерах, в изящных туалетах, выполненных с большим вкусом, нежели обычно носили аристократки. Их лица также изобличали более совершенное мастерство, ибо, хотя рисовая пудра, румяна и мазь для смягчения губ были распространены среди придворных дам, эти роскошные женщины пользовались косметикой так искусно, что, не будь Жан Поль так близко от них, он готов был бы поклясться, что все эти изумительные краски естественны. Еще он отметил чрезмерное обилие мушек и возбуждающий аромат резких духов.
– Парад ворон! – презрительно засмеялась одна из них, когда мимо проходили одетые в черное представители общин.
– За которыми наблюдают рассевшиеся на насесте poules[25]! – тут же откликнулся аббат Сиейес. – Поистине королевство домашней птицы в полном составе!
Жан позавидовал остроумной реплике аббата, так легко сорвавшейся с его губ. “Я, – подумал он мрачно, – сочинил бы такую фразу через час…”
Смех на балконе замер. Кто-то из этих женщин – актрис или танцовщиц из Оперы, как предположил Жан, – привстал, чтобы увидеть человека, пославшего им в ответ столь едкую колкость. Жан посмотрел вверх и встретился с ней глазами.
– Жан! – прошептала она так тихо, что он догадался только по движению губ. Потом она повторила громко:
– Жан! Ты… здесь? Я должна увидеться с тобой! Может быть, после церковной службы?
– D'accord[26], – пробормотал Жан с несчастным видом, понимая, что на него с любопытством смотрят коллеги.
– Ах, Марен, – саркастически заметил аббат Сиейес. – Вижу, за вами тянутся долги!
Жан взглянул на него.
– Вы знаете мое имя, месье? – спросил он. – Я польщен.
– Я знаю имена всех, – отозвался Сиейес, сдержанно улыбаясь, – и большую часть их биографий. Хотя, должен признаться, ваша биография ускользнула от меня. Мы с вами должны побеседовать. Конечно, не сегодня. Боюсь, у вас гораздо более интересные планы…
– Возможно, вы и правы, господин аббат, – улыбнулся Жан.
После всего этого ему трудно было внимательно следить за церковной службой. Епископ употребил все свое красноречие, описывая несчастья страны. Жан, который знал эти несчастья слишком хорошо, перестал слушать. С того места, где он сидел, Жан мог хорошо рассмотреть короля и королеву. Людовик XVI казался полусонным, его пухленькие ручки покоились на затянутой в парчу толстой талии.
Редко я видывал человека, подумал Жан, который выглядел бы так не по-королевски. Он внимательно рассматривал короля. Маленькие серо-голубые глазки утопали в складках жира, расплывчатый слабый рот покоился под большим носом Капетов. В его лице, решил Жан, нет зла, но и добро отсутствует, если не считать того, что доброта заслонена слабостью. Господи, спаси Францию, если в такой момент ее королем оказывается такой тупица!
Королева выглядела более внушительно. Статная женщина, не лишенная красоты. Еще молодая, но уже поседевшая от тревог и беспокойства, ибо дофин в настоящее время находился на пороге смерти. Более того, моря незаслуженной ненависти, окружавшего эту бедную женщину, было достаточно, чтобы свести с ума человека и покрепче. Жан посмотрел на графа Ферзена, галантного шведа, которого скандальные сплетни уже связывали с королевой. Взгляд графа, исполненный теплоты и нежности, не отрывался от лица Марии Антуанетты. Есть ли правда в этих сплетнях?