— Да, Кюллики, ты права, у меня есть такой талант.

— Но я тебя умоляю, Тайсто, пожалуйста, Тайсто, верни все на прежнее место! Сделай все, как было раньше, Тайсто, до встречи с тобой! Я же знаю, Тайсто, ты это можешь. Ты ведь все можешь, Тайсто. Я это знаю.

— Ты, правда, этого хочешь, Кюллики? — помрачнев, как никогда, поинтересовался Тайсто. — И ты уверена, что потом не пожалеешь об этом?

— Пожалуйста, Тайсто! — Из голоса Кюллики, как из надрезанного березового ствола, сочилась ничем не прикрытая мольба. — Пожалуйста, Тайсто, избавь меня от этих ночных кошмаров. Верни мне нормальную жизнь!

— Это очень просто сделать, Кюллики, — вдруг неожиданно легко для Кюллики согласился Тайсто. — Это очень просто сделать, Кюллики. — Хотя по его опустошенному и усталому голосу можно было догадаться: подобное решение было не из самых легких в его жизни. — Ведь для этого, Кюллики, тебе достаточно сменить позу, поменяв расположение кровати.

— Что? — боясь, что она уже упустила что-то важное, переспросила Кюллики.

— Да, Кюллики, тебе просто необходимо сменить тактику, поменяв стратегию. И если ты сейчас лежишь головой на север, а я знаю, ты сейчас лежишь именно так, отодвинь пианино и разверни свою кровать изголовьем к окну.

— И что тогда?

— Тогда я уйду из твоей жизни, и твои ночные кошмары прекратятся. И ты проснешься как ни в чем не бывало, отдохнувшая. И выйдешь замуж за кого-нибудь из этой счастливой троицы Пекка — Эса — Суло. Впрочем, ты никогда не будешь счастлива по-настоящему, потому что любовь это…

— Спасибо, Тайсто, — сказала Кюллики, как только вновь услышала о страдании, — спасибо тебе, Тайсто! — И бросила трубку.

После чего, следуя совету Тайсто, Кюллики, опершись пятками об пол, чуть-чуть подвинула пианино. Затем, приложив все имеющиеся, оставшиеся у нее после тяжелого свидания с Пеккой силы, подвинула его еще чуть-чуть. Затем, издавая жуткий скрежет, развернула свою кровать изголовьем к окну. Взбила пуховые подушки и наконец-то улеглась поудобнее.

Странное дело, но она впервые за долгие месяцы почему-то поверила Тайсто. Может быть, потому, что эта тактика — сменить тактику — показалась гениальной до простоты. И тогда, чтобы успокоиться окончательно, Кюллики решила на ночь глядя начать ругать, как это всегда делала Лийса и как только что сделал Тайсто, всех мужчин подряд. Суло — за его чрезмерную осторожность и аккуратность, Пекку — за его неповоротливость, Эсу — за его холодность. Ругать — словно считая облака. Но всех больше, разумеется, досталось Тайсто, — и чего это она, поймала вдруг себя на слове Кюллики, сказала ему спасибо, и за что, спрашивается, — ведь его надо хорошенечко отстегать плеткой — это единственное, чего он заслуживает, стегать за его лень, за трусость, за никчемство. И вот так, перечисляя мысленной плеткой все многочисленные пороки Тайсто, Кюллики сама не заметила, как вскоре заснула сладким-сладким сном.

И даже не почувствовала, как из-под покрова ночи и штор в ее комнату проник Тайсто и прямо в ботинках и плаще лег рядом с ней, свернувшейся калачиком Кюллики, и ласково, кончиками пальцев, чтобы не потревожить то, что пуще всего оберегала Кюллики, погладил ее вьющиеся волосы и нежную щеку:

— Спи, спи, любимая. Завтра у тебя все будет по-прежнему. Завтра ты разродишься, избавишься от ложной беременности, называемой Сонники кошмаром, Лийсой — дурью и блажью, а мной — любовью. Спи, спи сладко.

— Спасибо, любимый, — сладко улыбнулась во сне Кюллики и даже попыталась расплывшимися губами поцеловать пальцы Тайсто. — Спасибо, любимый, — сама в блаженстве не понимая: и за что это она вдруг третий и четвертый раз за день говорит спасибо человеку, которому говорить спасибо, в общем-то, не за что.