Кичи-Калайчи сверился с адресом, который указал на своем заявлении лаборант Исмаил, и решительно постучался в калитку дома номер семнадцать, где проживал каменщик Абдул-Кадир. В лучших традициях горской архитектуры создал свой дом каменщик, вот только окна прорубил маленькие, как щели для бойниц в былые недобрые времена. Ведь это надо же! Времена меняются. Все в мире смертно, только проклятые привычки не оставляют людей, передаются от родителей к детям и даже внукам.
Калитка приоткрылась, и оттуда показалась горянка, укутанная в атласную шаль.
— Входите, открыто же! — пригласила она гостя. — Зачем стучаться в незапертые двери?
— Я не ошибся, Абдул-Кадир здесь живет?
— Да, мы здесь живем, здесь, — приветливо подтвердила хозяйка и широко распахнула калитку.
Женщина средних лет, она и сохранила нежную улыбку девушки, и обрела милосердие многодетной матери. Кичи-Калайчи не смог даже сосчитать, сколько малышей окружило ее, цеплялись за руки, за подол платья и даже за кисти шали. И каждый что-то просил, на кого-то обижался, от чего-то отказывался.
— Проходите вон в ту комнату. Наш Абдул-Кадир, — с нежностью не произнесла, а пропела она дорогое имя ― спешит до холодов закончить большой зал. Придет с работы — и снова за дела, до первой вечерней звезды рук не покладает…
Кичи-Калайчи уважительно кивал головой, признавая великое трудолюбие каменщика. Потом он посмотрел на балкон, где проворно развешивала детские трусики и майки смазливая девушка с таким жгучим румянцем, какой бывает только на одной стороне кайтагского яблока. Покончив с бельем, девушка, слегка прихрамывая, ушла с веранды в дом.
Вот, оказывается, как выглядит избранница Исмаила, которого любовь довела до прокуратуры.
_ Эй, жена! — послышался из-за свежепобеленной стены звонкий мужской голос.
— Что тебе, дорогой?.
— Кто там пришел?
— Радость пришла. Гость к тебе.
— Проводи его в кунацкую. Я сейчас закончу.
— Пожалуйста, проходите вот сюда, через веранду. — Женщина чуть отступила, чтобы кто-нибудь из ее выводка не попал под ноги Кичи-Калайчи. И вдруг вскрикнула: ребенок, который мирно лежал, укрытый концом шали, видно, укусил ее за грудь.
— Что же ты делаешь, маленький разбойник! Ведь я же твоя мама!
Она решительно отняла малыша от груди и прислонила круглую головку к плечу.
— Неужели это все мои дети? — удивленно воскликнула она, оглядывая выводок. — Эй, Фарида! Уйми хоть половину из них! Слышишь, Фарида, к тебе обращаюсь! Посмотри, нет ли здесь соседских — что-то уж слишком много их!
— Не тревожься, мама, все наши. Все твои дети! — сказала Фарида, свешиваясь с балкона.
__ А ты спустись и посмотри хорошенько: мыслимо ли иметь столько ребятишек?
— Правда, ма-ма! Ни одного чужого нет!
— Никогда бы не подумала, что у одной женщины могла быть такая орава детей! И этот, в мокрых штатах, тоже мой? Чумазые вы мои, неумытые, грязнули! Неудивительно, что родная мать вас признать не может. Ну, идемте умываться. А ты, Фарида, положи для гостя подушки, а сама спускайся сюда, не забудь таз, кувшин с водой, и колготок захвати. Пока не отмою не поверю, что все они мною рожденные!
С улыбкой слушал Кичи-Калайчи простодушные причитания жены каменщика. Неспешно поднялся на второй этаж, где его ждала Фарида, провела в кунацкую, устланную коврами-сумахами. С горки подушек, уложенных у стены, она достала две самые пышные и положила их на ковер перед гостем.
— Пп-рисаживайтесь, пожалуйста! — смущаясь и оттого сильнее заикаясь, покраснев до крохотных ушей, пригласила Фарида. — Папа сейчас ппридет.
— Спасибо, доченька! А ведь я из-за тебя пришел. Догадываешься от кого?
— К-каждый гость — послан ннебом. Ттак отец говорит.
— Я ― человек земной. Ты Исмаила знаешь?
— Ой! — Фарида закрыла пылающие щеки газовой косынкой.
— Пойдешь за него замуж?
— Я?! — девушка даже отступила к двери. — Очень пп-прошу вас, не говорите с отцом о свадьбе.
Теперь изумился Кичи-Калайчи:
— Это почему же? Исмаил к прокурору писал, что жениться хочет, а…
— 3-з-знаю, — она снова подошла к гостю, желая и не решаясь сказать что-то.
— Эй, Фарида, где же таз и вода? — кричит со двора мать.
— Ид-ду! — Фарида кинулась к двери и остановилась.
— Совсем одолели бб-беднягу! Из-за них я не могу вв-выйти за Исмаила. Вы же видели, сколько карапузиков, а у мамы одна шея и тт-только две руки! Как она справится без меня?!
— Понимаю, доченька, а Исмаил решил, что всему виной твой отец. Некрасиво получилось!
— Я ввиновата! Думала, что Исмаил откажется, если про к-калым узнает. А вы, дядя, ккем ему доводитесь?
— Исмаил мой племянник. Самый любимый. Так что подумай, доченька! Не терзай парня — похудел, извелся весь, мрачные мысли до добра не доведут!
— Эй, Фарида! Ты что, утонула в тазу?
— Иду, мама, бегу! — Фарида, прихрамывая, ринулась вниз по лестнице.
Кичи-Калайчи хотя и остался один, скучать ему было некогда. «Вот, оказывается, в чем дело, — размышлял старик, рассеянно оглядывая убранство комнаты, — ишь чего надумала, проказница. А золотое сердце у девушки! Ради помощи матери отказаться от любви, пожертвовать собственным счастьем ради карапузиков — на это не каждая девушка способна, тем более что аллах дал ей красоту с добротой, а для равновесия — два недостатка впридачу, хотя и одного достаточно, чтобы у девушки не сложилась личная жизнь».
Старик поерзал на подушках, умащиваясь поудобнее, и стал думать об Исманле. У этого химика тоже есть кое-какие минусы. Ну хотя бы его въедливое любопытство о степени родства с Кичи-Калайчи. Вот зануда! Сколько пришлось объяснять, убеждать… А он заладил: «Как это так, чтоб человек из Кана-Сираги вдруг оказался родным дядей рожденному в отдаленных краях Салатау?» В конце концов, все земляне — земляки.
И не хотелось старику, а пришлось вспомнить старый солдатский анекдот времен русско-японской войны.
Короче говоря, Кичи-Калайчи со своим без малого столетним опытом сумел так закрутить корни родословного дерева, что у Исмаила в глазах рябь пошла. Поверил.
Старик хотел было еще поразмыслить о различии характеров Фарнды и ее возлюбленного, но в эту минуту в комнату вошёл улыбчивый, с пышными батыраев-скими усами и звонким непрокуренным голосом каменщик. Хозяин вытер полотенцем руки, отбросил его вместе с передником на старый табурет и — Кичи заметил, — слегка прихрамывая, подошел к гостю:
— Ассалам алейкум! Рад приветствовать твой приход. Кого имею честь принять в моем недостроенном доме?
— Здоровья тебе желает ото всего сердца Кичи-Калайчи.
— А меня зовут Абдул-Кадир из Урари.
Хозяин и гость уважительно пожали друг другу руки и уселись на ковер. В ту же минуту, словно за дверью стояла, а не перемывала своих замурзанных сынков и дочек, вошла жена каменщика и внесла на деревянной подставке большую сковороду со шкворчащей яичницей — ну не меньше десятка яиц перемигивались желтыми глазками с аппетитными полукружиями горской колбасы, пропахшей тархуном и кинзой, реганом, укропом и еще добрым десятком трав. Мигом расстелила женщина клеенку, ловко подбросила и прямо-таки в воздухе разломила теплый чурек на четыре ровных части. Тут же, словно под ковром у хозяев была теплица, появились багрово-мясистые помидоры, чуть-чуть колючие огурцы и поблескивающие росянками изумрудные перья лука.
Кичи-Калайчи, и сам скорый на всякое дело, подивился проворству этой немолодой уже горянки, хотя как бы иначе она могла управляться со своим большим симфоническим оркестром, будь ее руки поленивее?
Так же мгновенно возникла на столе бутылка с праздничной наклейкой «Экстра», две сверкающие рюмки и кувшин, запотевший от ледяной родниковой воды. И только тогда хозяйка сказала:
— Не обессудьте за бедность стола. Все некогда. Дети!
— Спасибо, спасибо! — поблагодарил гость. — Здесь всего предостаточно! А кое-что даже с избытком!