— Ошибку, Иван Парфенович, допускаешь. Большую ошибку! Всего-то один раз за три столетия в наше село попал нужный человек, который без обещаний о рае, к настоящему земному раю может всех нас привести. Ты же его за двадцать четыре часа хочешь из села выдворить.

— Так он же со своими способностями может такое натворить! Не расхлебаем. Ты что, разве этого не понимаешь?!

— А мы ему в нос кольцо, — не сдавался осеменатор, — и, как нашего быка Кузьку, на цепь посадим.

— Не хочу на цепь! — завопил флотский.

— Вот видишь?! На цепи он сидеть не хочет, а значит, ко всем бабам и девкам без разбора шастать будет!

— Ну и что же! — не сдавался Дмитрий Васильевич. — И пусть его шастает. Как раз это для богатства нашего села и надо. Телки-доярки! Бычки-пастушки! — пропел последние слова ветврач.

— Вздор все это! — вдруг вновь вспылил председатель АО. — Ведь он не к твоей сухопарой Лизке полез, а сразу к моей Ксеньке! Хорошо ещё, что с индийским презервативом! А если бы без него?! Или с нашим российским, пригодным только для того, чтобы бутылки с самогоном закрывать. Тогда через девять месяцев пришлось бы мне, старому дураку, телку с каким-нибудь морским петухом в придачу в люльке качать.

Подельников хихикнул на это, но тут же поймал на себе свирепый взгляд рогоносца и замолчал. Ивану Парфеновичу было довольно и этого. Глаза его налились кровью. Челюсти клацнули. И голос стал неузнаваемый:

— Вон из села немедленно!!! А рай для самого себя и без этого кобеля сделаю! — и, повернувшись к телохранителям, добавил: — выкиньте его из села! В любой попутный грузовик забросьте и пусть отчаливает куда-нибудь на Канарские острова свой отпуск догуливать!

Когда телохранители выволокли из лаборатории Степана Криушина, председатель АО сказал уже совсем опьяневшему осеменатору:

— Ты Василич, пить-то пей, но разум не пропивай. И чтобы я в последний раз слышал о подобном рае в нашем селе! Эти все вещественные доказательства куда-нибудь в навоз закопай. И больше не мечтай о бычках да о пастушках, иначе сам в пастухи пойдёшь!

— Но ведь Кузька… — хотел было возразить Дмитрий Васильевич, но Иван Парфенович, тоном, не терпящим возражений, закончил:

— Не будет охаживать коров Кузька, купим другого! И не спорь! Понял?!

Дмитрий Васильевич кивнул на это, а когда председатель АО вместе с детективом вышли из лаборатории, поспешил за фанерную перегородку. Там, пропустив ещё одну порцию спирта, сделал глубокомысленный вывод:

— Если бы не наш консерватор-коммунист, то люди вошли бы в двадцать первый век с мясом, с хлебом и молоком на столе!

Глава 4

ИНСТРУКТАЖ ПО ДОРОГЕ

Когда Иван Парфенович с Василием вышли из лаборатории, был самый разгар дня. Солнце стояло в зените и играло всеми цветами радуги в огромной луже, куда стекалась навозная жижа со всех концов молочно-товарной фермы. Лужу пришлось преодолевать, перепрыгивать с кочки на кочку, как в непроходимом болоте. При этом председатель АО умудрялся ещё делать нравоучения нанятому им частному детективу:

— Сыск — дело, конечно, не простое, и ты не учёл того обстоятельства, что бабу изобличить такой вещью, какую добыл ты, невозможно! К тому же такой способ расследования, как подглядывание, — на суде назовут не демократичным. Скажут, что такие методы слежения, подглядывания и подслушивания проводились только при тоталитарном режиме. А значит, нас же с тобой подведут под какую-нибудь статью демократических законов. Посадить не посадят, но шумихи в газетах, по радио и телевидению наделают столько, что навсегда испортят карьеру и, чего доброго, попросят из кресла председателя акционерного общества.

Выбравшись наконец на твёрдую грунтовую дорогу, он немного помолчал, а потом, улыбнувшись, задал Василию неожиданный вопрос:

— Ты «Три мушкетёра» читал? Забыл, кто написал, но точно помню, что француз. Дюна, кажется? Ну да, Гобсек Дюна ту книжку написал, это уж точно! Так ты читал или нет?!

Подельников, не моргнув глазом, честно ответил:

— Я за свою жизнь только одну книжку прочитал, о Шерлоке Холмсе, — и, почесав в затылке, добавил: — ох и здорово же он о раскрытии преступлений пишет! Зачитаешься!

— Ну, твоего Шерлока я не читал, а вот что Дюна в «Трех мушкетёрах» написал, то в разоблачении Ксеньки в самый раз подойдёт.

— Это что же там написано! — с величайшим изумлением и любопытством спросил любитель-детектив.

— Там было такое: чтобы изобличить в измене королеву, главный их поп Франции велел одной шпионке стащить у любовника королевы подтяжки, которые она ему подарила на память.

— А что, разве французская королева тоже подтяжки носила, как наши мужики при Леониде Ильиче, когда носок с резинками не было? — прервал Ивана Парфеновича Василий.

Председатель АО недовольно мотнул головой:

— Не перебивай, а слушай, если сам того писателя не читал! У них, у королей, а вернее, у королевы, подтяжки-то были нужны не для ног, а чтобы на шею их вешать.

— Это зачем же подтяжки — и вдруг на шею? — не вытерпев, снова перебил детектив.

— Затем! — разозлившись, что его перебивают, гаркнул Иван Парфенович, но остыв и чуть подумав, уже неуверенно сказал: — Может быть, затем, чтобы титьки подтягивать? Ведь королеве-то, наверное, неприлично по дворцу рассупоненной ходить, как нашим дояркам без лифчиков. Потому у наших баб титьки-то у самого пупка и болтаются. А она как-никак королева! И ей неположено с распущенными титьками, к примеру, перед иностранными послами появляться. Для этого они, по-видимому, и придумали себе подтяжки. А впрочем, чёрт с ними, с этими подтяжками, и для чего они служат. Дело тут в том, что они, как вещественное доказательство в измене королю, послужили бы, если бы какой-то там мушкетёр их вовремя не спёр и на танцы во дворец не принёс.

Теперь понял, дурак, к чему я веду? Для того чтобы изобличить Ксеньку в измене, нужно у неё, когда она с кем-нибудь опять совокупляться будет, какую-нибудь вещь стащить. Или же вообще все вещи, чтобы она голой по селу прошлась. А ты притащил какую-то резинку с усами, и доказывай потом, где она была.

Некоторое время собеседники шли молча по накатанной грунтовой дороге, но потом Иван Парфенович вдруг крякнул и снова заговорил:

— Но Ксенька — это не все твои дела. Она, можно сказать, дело второстепенное. Тут ещё один конфликт назревает. Члены акционерного общества хотя пока ещё и шёпотом, но зарплату требуют. Ведь нынче уже июль на дворе, а я им с февраля месяца ни копейки не платил. Только так, кое-кому авансом. Чтобы с голодухи на стенку не полезли… А откуда мне им деньги на зарплату взять?! У меня свободной сейчас нет ни одной тысячи. В данный момент я сыну от первой жены, а дочери от второй в областном городе по трехэтажному особняку строю. По нынешним ценам непростое предприятие. Одни наёмные строители замотали в доску. Только и долдонят: «Деньги! Деньги нужны!» Я уж и так полстада дойных коров на мясокомбинат сдал. А сколько бычков да свиней всяким организациям за импортный материал перевозил! Ведь дети-то свои, родные, и хочется, чтобы они жили не хуже, а лучше других!

— Иван Парфенович! — решительно перебил его сыщик. — Зачем мне все это знать? Рисковый вы человек!

— Я ведь почему перед тобой раскрылся? — остановился и обнял за худые и костлявые плечи председатель АО своего работника. — Ведь ты мне тоже, как сынок. Потому и нанял тебя на должность. Нет у тебя законного родителя. А в те времена, по молодости-то лет, и я к твоей матери захаживал. Вполне возможно, что ты от меня и зачат.

Подельников, потерявший от услышанного дар речи, со свистом и всхлипом вдохнул в себя воздух и шумно выдохнул. Ивану Парфеновичу было не до его тонких чувств. Он продолжал свои откровения дальше:

— Мне нужно, Василий, и днём и ночью за каждым членом общества следить. И каждую промашку в карточку заносить. Вдруг кто-то насчёт зарплаты или каких демократических законов пасть раскроет, а мы ему этот его неприглядный изобличающий фактик перед обществом туда и сунем. Понял?! — спросил он и опять замолчал, степенно шагая рядом с детективом.