Мы нашли местечко под названием «У Сеньора Фрога» («Senor Frog’s»), где сильно пахло разлитым пивом и блевотиной от «маргариты» (margarita vomit). Мы оба были и застенчивы, и смущены, особенно после всего того нарастания, приведшего к этому первому свиданию, но по мере того, как наступала ночь, «Сеньор Фрог» превращался в «Убежище», волшебство возвращалось без «экстази» и внешний мир постепенно растворился. У неё был один коктейль, который она мне обещала, за ним последовал ещё один коктейль, а за ним — какие-то другие коктейли, а за всеми этими напитками вместе, последовала её кровать в отеле. Когда мы, наконец, заснули, это был первый раз за всю ночь, когда мы перестали смотреть друг другу в глаза.

После этого мы зависали каждую ночь. Мы ходили по клубам, по ресторанам, по барам, по пляжам, и всё, что мы делали, — глядели друг на друга и целовались весь вечер. Затем мы отправлялись домой и занимались восхитительной любовью (made golden love). Она жила в шикарном номере в пентхаусе (penthouse suite), и лифт открывался прямо в её комнате, где находились бассейн и водопад, оба из них мы использовали с определёнными целями.

Я поверить не мог, что можно чувствовать себя таким счастливым. Это было сильнее, чем любой «экстази», который я когда-либо пробовал: Я, в буквальном смысле, не способен был думать плохо — ни о себе, ни о «Motley Crue», ни о Винсе. Из, так называемого, плохого мальчика, я превращался в какого-то пентюха (pansy). Это было похоже на то, будто наши сердца сплавлены вместе (hot-glued together). Когда она работала, я просто сидел в своём гостиничном номере, как мертвец, и ждал, когда она позвонит, чтобы снова вернуть меня к жизни. Я даже позвонил своим родителям и поблагодарил их за то, что они вырастили такого избалованного маленького негодника (spoiled little brat), у которого всегда было всё, что он хотел, потому что иначе у меня никогда бы не было такой самоуверенности, чтобы преследовать Памелу, подобно тому, как я это делал.

Когда её с’ёмки закончились, мы решили остаться в Канкуне ещё на два дня. Той ночью на дискотеке под названием «Ла Бум» («La Boom») я снял своё розовенькое колечко, надел его ей на палец и попросил её выйти за меня замуж. Она ответила “да”, обняла меня, и засунула свой язык прямо мне в горло. На следующее утро мы решили, что всё должно быть всерьёз, и попросили отель найти кого-нибудь, кто совершит церемонию бракосочетания. Мы сдали кровь, получили разрешение на брак (sniffed out a marriage license) и прежде, чем закончился день, мы, женатые, уже валялись на пляже в наших купальных костюмах. Вместо обручальных колец, мы выбрали нечто более долговечное: Татуировки с именами друг друга вокруг наших пальцев.

На следующее утро мы сели в самолет, чтобы лететь обратно в Лос-Анджелес. Чем ближе мы подлетали, тем больше жестокая действительность всё больше начинала настигать нас. Это была реальность. Мы были женаты.

“М-м”, спросила она меня. “Куда мы поедем? Ты хочешь поехать к тебе домой или ко мне?”

“У меня есть дом в Малибу, прямо на берегу…”

“Ладно, тогда мы едем к тебе”.

В момент, когда мы вышли из самолета в международном аэропорту Лос-Анджелеса (LAX–Los Angeles International Airport), нас ждал совершеннейший хаос (shitstorm). Аэропорт был наводнён грёбаными фоторепортёрами. Мы с трудом продрались сквозь толпу к моей машине и приехали ко мне. Я окинул взглядом холм, возвышавшийся над домом, повсюду под открытым небом расположились чуваки с камерами. Было похоже, будто мы уехали из рая полной свободы Канкуна, а приехали в адскую тюрьму Голливудского Вавилона (Hollywood Babylon). Мы наняли круглосуточного охранника, но мы по-прежнему не могли ступить и шагу без этой толпы линчевателей (lynch mob), которая преследовала нас повсюду.

Дела стали обстоять ещё хуже, когда Памела позвонила домой, чтобы сообщить новость своему семейству. Её мать, мать её, взбесилась и сказала ей немедленно подавать на развод (to file for divorce), в то время как её брат спросил мой адрес, чтобы он смог приехать и лично надрать мне задницу. По существу, они лишили её наследства и отказались признавать наш брак. Тем временем, Бобби оставила двадцать сообщений на моём автоответчике. Она услышала в новостях о том, что мы с Памелой поженились, и пришла в ярость. Настолько она была убеждена в том, что мы с ней по-прежнему вместе (As far as she was concerned, we were still going out).

Глава четвёртая

«ГДЕ, РАСПУТНИК, КОТОРЫЙ В ПРОШЛЫХ ПРИКЛЮЧЕНИЯХ, ГЛАЗОМ НЕ МОРГНУВ, ЛИШИЛ ДЕВУШКУ НЕВИННОСТИ ПОСРЕДСТВОМ ТЕЛЕФОННОЙ ТРУБКИ, ТЕРЯЕТ ГОЛОВУ ИЗ-ЗА ПРОСТОГО СВИДАНИЯ»

У подножья холма, где Пасифик Кост Хайвэй пересекается с Кэнан-Дьюм Роуд (Kanan-Dume Road), с моих глаз вдруг слетела пелена, и наступил момент просветления. Я резко затормозил у остановки перед «World Gym» (фитнес-клуб), выскочил из машины и разрядил своё оружие прямо в знак остановки (stop sign — ещё может означать красный сигнал светофора). Я всё ещё был в ярости, но я не был так глуп, как О. Джей. (имеется ввиду О. Джей. Симпсон [O. J. Simpson] — известный американский киноактёр, который, как предполагается, застав свою жену с любовником, убил их обоих). Я не позволю Брэнди разрушить мою жизнь ещё больше, чем она уже это сделала.

Я сел на обочину и заплакал. Я больше не мог этого выносить. Она уничтожала меня и уничтожала детей. Эти новые сведения, которые обошлись мне не дёшево, сделали невозможным продолжать терпеть её безмерную расточительность (shopping sprees) и домашние подлости (meanness around the house). Я должен был уйти от неё. Я так сильно хотел, чтобы у нас с Брэнди было всё, чего никогда не было у моих родителей, но это стало невозможным, когда наши отношения выбили почву у меня из-под ног (my relation¬ship had crumbled from beneath me).

Когда я поставил Брэнди перед фактом, наши отношения от брака перешли к войне, и она уехала из дома, угрожая забрать у меня всё, что я имел и любил. Я никогда не думал, каким одиноким может быть этот особняк. Мало того, что теперь я жил в одиночестве, ведя судебную тяжбу за опекунство над собственными детьми, но я по-прежнему не разговаривал со своей матерью, и не знал, жив мой отец или нет. Что касается моей группы, единственная реальная система поддержки всей моей жизни превратилась в полнейший бардак: каждый день в студии, пытаясь делать «Generation Swine», я чувствовал себя, как в эпизоде «Династии» («Dynasty» — телесериал), где каждый за спиной друг у друга плетёт всякие интриги.

После того, как я показал одному другу звукоинженера песню, которую я написал, находясь в глубочайшей депрессии, под названием “Песня порезанных запястий” (”Song to Slit Your Wrists By”), он настоятельно порекомендовал мне почаще выходить из дома. Он начал упрашивать меня встретиться с его подругой из Пасадены (Pasadena). “Она удивительная девушка”, пообещал он.

“Я не знаю”, сказал я ему. “На самом деле, мне сейчас не до свиданий. Я просто хочу попытаться вернуть моих детей”.

“Никки, тебе непременно нужно с кем-нибудь познакомиться (you need to go out with someone). Соглашайся (Snap out of it). Она хорошая девушка. Она тебе понравится”.

Я сдался и позвонил ей. Она оказалась довольно милой, так что я пригласил её вместе поужинать (for some food). Это было настолько не в моём духе по сравнению с тем, как я знакомился с девушками до того, как женился, когда всё, что я должен был сделать, — просто прислонится к стене «Старвуда» (Sheetrock of the Starwood) и выглядеть круто (look cool). Путь к её дому в Пасадене занял полтора часа. Я приехал, открыл дверь и, конечно же, сучка оказалась косоглазой (cockeyed). Прямо как бывшая соседка по комнате Энджи Саксон (Angie Saxon). Она была похожа на пьяную Джину Дэвис (Geena Davis — американская киноактриса). Как только я ступил в её обшарпано-элегантное жилище (Shabby Chic house), я тут же захотел повернуться и бежать оттуда. Это было совсем не в моём вкусе (This was not my style at all).