– С Ричардом?

Она бросила на него быстрый взгляд, потом опять отвернулась.

– О да, – прошептала она. – Ришар. -Так это имя звучало по-французски, она произнесла его манерно, с издевкой. – Ричард появился и потрогал меня. – Она заколебалась. – Но я не почувствовала никакой страсти. Он трогал меня здесь... – Его рука скользнула по груди, нежно. – И здесь... – Рука легко передвинулась между ног. На ее щеках лежали слезы, или это были морские брызги? – Но я не чувствовала никакой страсти. В вас нет страсти, ваша цивилизация отказалась от нее. Даже мой отец, даже он отказался от нее.

– Твой отец?

– Ты не знал? Разве я тебе не говорила? – Но она сейчас насмехалась над ним, она знала, что не говорила ему. – Мой отец потрогал меня задолго до появления Рика, он был первый, предтеча. Но в нем не было ни страсти, ни огня. Его руки были холодны, он был старым человеком, он остался цивилизованным даже в этом.

Рубен слышал ее, видел движения ее рук, видел соленью брызги у нее на щеках, в глазах; но в своей глупости, в своем еврействе, в своей поглощенности тем, что было благодетельно, в своей мечте об иной боли, более пристойной, менее интимной, в своей темноте, лишенной страсти, он не поверил ей. С Деворой все было совсем не так.

Позади них раздался голос:

– Ваша очередь стоять у руля, профессор!

И Анжелина отвернулась, вытерла глаза и улыбнулась собственной глупости.

57

Формигасова Банка по сути представляет собой вершину подводной горы в тридцати четырех милях от юго-восточной оконечности Ямайки. В среднем, она лежит на глубине от четырех до восьми фатомов, то есть от семи до четырнадцати метров. По краям она круто обрывается вниз, в некоторых местах до тысячи метров и более. Всего в десяти милях от нее глубина достигает уже свыше двух километров. Банка имеет форму буквы Г, длинная сторона которой протянулась на тринадцать миль, имея в среднем четыре мили в ширину; от южного конца ее отходит десятимильная «перекладина». Банку покрывают почти пятьдесят квадратных миль океана. Ее можно назвать крошечной в сравнении с Педро или некоторыми другими банками, но вы можете потопить на ней целый флот маленьких суденышек и вам потом будет нелегко отыскать его.

Три дня спустя Рубен начал подумывать, что Линдстрем, возможно, прав: даже если «Галлифакс»и затонул именно здесь, он, должно быть, уже давно соскользнул с банки в пучину. Используя магнитометр в сочетании с весмаровским гидролокатором кругового обзора, «Фаншетта»прочесывала банку из конца в конец, исследуя морское дно по квадратам, грубо расчерченным Линдстремом. За один проход они покрывали полосу шириной около двухсот метров. У них уходил примерно час на то, чтобы пройти тринадцать миль от одного края до другого. Сейчас они заканчивали свое первое и, возможно, единственное исследование банки. Пока что они погружались три раза, все три – ненадолго. Они обнаружили две брошенные бочки из-под дизельного топлива, гребной винт, пиратский клад жестяных банок и современный затонувший корабль, уже нанесенный на карты. За эти короткие погружения с Линдстремом Рубен узнал о плавании с аквалангом больше, чем за все предыдущее время. Но страх не покинул его.

Гидролокатор показывал морское дно на 360 градусов вокруг «Фаншетты».Это было удобнее, чем простой эхолот с катодно-лучевой трубкой, который показывал лишь то, что происходило непосредственно под корпусом. Гидролокатор был способен обнаружить на дне корабль, но только если он не был таким старым и развалившимся, как тот, который они искали. Если им повезет, он мог показать неровность, которая могла бы оказаться пушкой или грудой камней балласта. Однако его основная функция заключалась в том, чтобы оберегать их от столкновений с неожиданными препятствиями. Эти воды были не слишком тщательно нанесены на карту.

Главную надежду они возлагали на магнитометр, прибор, предназначенный для обнаружения любых предметов из черного металла на морском дне или вблизи от него. Даже на деревянных кораблях было много металлических изделий: пушки, цепи, решетки, оружие и, конечно, золотые и серебряные слитки. Последнее было маловероятно в случае работоргового суда, но цепи и кандалы должны были присутствовать там в изобилии.

Линдстрем периодически ставил автопилот на прямой курс вдоль стороны прямоугольника и возвращался к Рубену и Анжелине, чтобы помочь им освоиться с магнитометром и гидролокатором. Август сидел на носу и курил или глядел в море, вставая только затем, чтобы приготовить кофе или еду. Сэм разгуливал по палубе или лежал на кожухе двигателя, провожая редкую птицу задумчивым взглядом.

После первого дня разговаривали мало. Мир, внутри которого они двигались, был до сердцевины пропитан тишиной. Если они напрягали зрение, то могли разглядеть верхушки Голубых гор на юго-западе, но большую часть времени земля оставалась за горизонтом. Маяков не было. Они не видели ни одного корабля. Ночью, встав на якорь, они наблюдали, как последние проблески садящегося солнца гаснут в темноте, и им казалось, что они соскользнули с лица земли.

– Извини, – сказала Анжелина. Миновал полдень. Они только что поели и стояли сейчас на прочно державшем их морском якоре. – Я была несправедлива. У тебя нет никаких причин делать скидку на мои заморочки. Я до сих пор избалована и претенциозна. Ты, должно быть, считаешь меня ребенком.

Рубен покачал головой:

– Я просто никогда не знаю, чему мне верить, когда речь заходит о тебе. Никак в тебе не разберусь.

– Верь всему и чему угодно. Я сама в себе не разберусь. Дело не в том, насколько хорошо ты меня знаешь, дело в твоем неодобрении.

– Я ничего не могу поделать, – ответил он. – Это то, с чем я вырос, что необходимо мне, чтобы делать свою работу. Большинство людей, с которыми мне приходится иметь дело, подонки. Мужья, которые убивают своих жен, жены, которые убивают своих мужей, дети, которые насаживают своих родителей на нож, родители, которые колотят своих детей головой о залитые кровью стены. Я должен быть против. Я не могу позволить себе жалость или понимание, любое чувство, вроде этих. Это убьет меня.

Она ответила не сразу. Море молчало. В нем не было сострадания, не было чувства. Оно убивало вслепую, когда по причине, когда без нее.

– Мне жаль тебя, – произнесла она.

– Да, – откликнулся он. – Ты можешь себе это позволить. – Но сколько бы он ни отрицал это, он знал, что жалость наполняет его и сомнение терзает его душу и что эти жалость и сомнение убивают его. Он хотел любить ее, отбросить прочь все сомнения, отдавшись без оглядки всепоглощающему доверию, хотел обратить жалость в нечто бесповоротно твердое и благое. Никто так и не показал ему, как это надо делать.

Линдстрем поднял якорь и завел двигатель. Они двинулись дальше. Море простиралось перед ними, похожее смерть. Оно было начисто лишено всякого смысла, оно ничем не поражало, и все же они благоговели перед ним, сознавая, что оно в любую минуту может повернуться против них и навечно забрать их к себе. Оно было как смерть, как любая смерть.

Два часа спустя они завершили проход по последней полосе сетки. Формигасова Банка бросила им вызов, отправляла их назад с пустыми руками. Линдстрем заглушил двигатель и бросил стояночный якорь.

– Похоже, что они угодили мимо банки, – сказал он.

Рубен кивнул. Может быть, это с самого начала была не такая уж удачная мысль.

– Мы могли бы пройтись еще разок. Проглядеть чего можно запросто, это оборудование не вот вам какой высший сорт, знаете ли.

Рубен покачал головой:

– Это все равно был выстрел наугад. Даже если бы мы и нашли «Галлифакс»,это вовсе не означало бы, что от этого был бы какой-то толк. Мне кажется, мы попусту теряли время. Давайте возвращаться домой.

Линдстрем кивнул, потом повернулся к нему.

– Конечно, есть одна возможность, – сказал он. – Маньябль мог чего напутать. Ошибиться местом. Может быть, что «Галлифакс»затонул на Грэпплере?