В этот момент Голландец отворил дверцу и приказал Папе выходить. Майкл и Айше последовали за ним. Мухтасиб достал из кармана ключ и снял с них наручники. Погонщики мулов помогли пересадить понтифика из машины на самого большого белого мула, покрытого вышитой попоной, приготовленной специально для Папы. Мужчины обращались с Папой осторожно, они заботливо подняли его и помогли ему устроиться на спине терпеливого животного. Майклу и Айше только велели садиться.

За исключением короткого разговора шепотом между Голландцем и одним из погонщиков, никто не сказал ни слова. Маленький караван двинулся ровным шагом по теснине. Слышался только цокот копыт по камням.

Казалось, что теснина тянется бесконечно, извиваясь и уходя все глубже в самое сердце пустыни. Они находились уже много ниже уровня моря, и с каждой милей стены огромного каньона поднимались еще выше, заслоняя крошечные точки звезд.

Слабый свет, сумевший просочиться в ущелье с неба, блестел и дрожал на инее, который серебристым слоем лежал на земле. Мороз крепчал. Это был неземной холод, холод галактик. Несмотря на тяжелые джалабийи, они сильно замерзли и дрожали. Папа понимал, что, если они вскоре не придут на место, он может умереть от истощения. Он двигался в нескольких шагах за Голландцем, который внимательно следил за его сгорбленной фигурой с капюшоном на голове. Позади безмолвно ехали Майкл и Айше. Они оба знали, что им не спастись из этой пустоты. Только смерть была спасением.

Париж, 22.30

К северу от Рю-де-Риволи, в парижском квартале Сен-Жерве, среди разрушающихся отелей Марэ располагался маленький еврейский квартал. На Рю-дез-Экуффе, между кошерной мясной лавкой и булочной, где торговали халами, стояла небольшая хасидская синагога. На улице никого не было: в Шаббат полагается сидеть дома. Никто не заметил молодого человека в темной одежде, отомкнувшего замок синагоги и вошедшего в здание. На плече у него была небольшая сумка.

Единственный свет в синагоге давала нер-тамида, маленькая масляная лампада, горевшая перед ковчегом, в котором хранились свитки Торы. Вошедший включил фонарик и без колебаний направился к биме, высокой приподнятой площадке в центре помещения. Все было давным-давно продумано.

Он достал из сумки маленький сверток и, положив бомбу на ровную поверхность бимы, установил на нужное время часовой механизм. Затем очень осторожно засунул бомбу под столик для чтения, где ее скрыло толстое покрывало с вышитой Звездой Давида. Все было тихо. Никто не поднял тревоги. Последнее нажатие на кнопку — и часовой механизм запущен. Бомба взорвется через двенадцать часов, во время утренней службы.

Террорист застегнул свою сумку и исчез так же, как пришел, никем не замеченный и не задержанный.

В двух домах от синагоги, в квартире на третьем этаже Хаим Херш читал со своим сыном Тору. Завтра мальчику предстоит бар-мицва, он впервые будет читать Тору в синагоге, как взрослый.

— Ядумаю, что теперь ты готов, — сказал Херш. Он гордился своим сыном, той легкостью, с которой тот без подсказки читал на иврите. Завтра в синагоге вся семья будет следить за его успехами, а потом их ждет праздник.

Мальчик кивнул.

— Папа, а ты нервничал перед своей бар-миц-вой? — спросил он.

Херш кивнул.

— Конечно, — сказал он. — Это же великий момент. Но у тебя все будет хорошо. Тебе не о чем беспокоиться. Все будут переживать за тебя.

Мальчик улыбнулся.

— Я думаю, пора спать, — сказал отец. — Тебе нельзя опаздывать завтра утром.

Рассветало. Дым от горящего Каира за ночь образовал высокое, затмевающее свет облако, которое отнесло на юго-запад. Майкл, вздрогнув, очнулся от беспокойного полусна. Перед собой он увидел фигуры Папы и Голландца.

Восемь мулов безмолвно брели по снежному морю. Ночью они останавливались на несколько часов, чтобы поесть и поспать. На поверхности снега блестела, как битое стекло, тонкая ледяная корочка. На востоке всходило злобное солнце.

И в этот момент, прямо перед собой, в конце пологого склона длиной в милю он увидел это. То, что он принял за какой-то темный сгусток, превратилось в огромную недостроенную каменную стену, которая, казалось, окружала всю землю. Когда солнце поднялось и день вступил в свои права, стена отделилась от темноты, — многие мили кирпича и камня, скрепленных известкой. Она была отчетливо видна на ослепительной белизне снега — грандиозное сооружение, возведенное невежеством и страхом. Страхом перед чумой, перед Богом, перед окружающим миром, ставшим сложным и нестабильным.

Рядом со стеной было просто поверить, что мир кончается здесь, что за ней нет ничего, кроме пустоты и безумия. А когда наконец придет время и люди преодолеют свой страх, когда неизвестное перестанет пугать и снова станет соблазнительным, — как тогда будет просто поставить прожекторы, натянуть проволоку и установить пулеметные вышки.

И все же вовсе не стена, несмотря на ее подавляющее величие, привлекала его внимание. Саму стену здесь заслоняло нечто более грандиозное, темное и древнее: пирамида, такая же черная и блестящая, как те, что он видел во сне; даже более высокая и более зловещая. Но сейчас он не спал, это был не сон, а настоящая пирамида из настоящего камня.

Все они увидели ее почти одновременно. Майкл заметил, что Папа выпрямился в седле и поднял руку, как будто отстраняя ее. Но через мгновение рука его упала. Он еще раньше, в машине, заметил, каким усталым и обессилевшим выглядит понтифик.

Пирамида неумолимо приближалась к ним, выступая из тумана, как корабль в океанских просторах. Черный корабль, корабль-призрак, вырвавшийся из прошлого.

Расщелина в песках вела прямо к пирамиде. С обеих сторон от себя они различали полузасыпанные очертания двери в боку пирамиды. Припорошенные песком, на них смотрели два ряда злобных лиц.

Все следы раскопок были устранены. Тут не было ни грузовиков, ни землекопов, ни отрядов рабочих, бредущих с тяжелыми корзинами на плечах. Только на восточной стене пирамиды громко хлопал на утреннем ветре забытый кусок брезента. Полированная и скользкая от изморози, гладкая поверхность гигантского сооружения как будто шевелилась под солнцем. Она походила на озеро черной нефти, вытянувшееся в небо и удерживаемое только силой поверхностного натяжения. Казалось, в любое мгновение пирамида, из чего бы она ни была сделана — из нефти, стекла или камня, — могла обрушиться на них, похоронить их в холодных песках.

В проеме горел фонарь, холодный белый свет которого только подчеркивал окружающую черноту. К отверстию вела каменная лестница.

Никто не встречал их, и проем остался пустым.

Погонщики мулов спешились у подножия пирамиды и осторожно помогли Папе слезть со своего мула.

Один человек остался приглядеть за животными, другой следил за Майклом и Айше, а двое других помогали понтифику подниматься по крутым, обледеневшим ступенькам. Пока старик поднимался, Голландец глядел на него, как будто боялся, что в самом конце пути его подопечный поскользнется и разобьется. Прошло десять минут, прежде чем Папа добрался до вершины. Когда он наконец вошел в проем, Голландец приказал:

— Следуйте за мной.

Больше он не сказал ничего. Повернувшись к ним спиной, он направился к входу. Погонщик, следивший за Майклом и Айше, махнул пистолетом, чтобы они шли вперед. Они стали подниматься, держась за руки.

Войти в пирамиду оказалось для Майкла едва ли не самой трудной задачей в жизни. Никакие рациональные соображения не могли побороть мистический животный страх, заполнивший его существо.

— Что это такое? — прошептал он.

— Не знаю, — ответила Айше. — Ни в одной записи не упоминается пирамида, построенная так далеко в пустыне.