— Вы знаете, что сегодня происходит в городе? — спросил он.

Майкл покачал головой.

— Убивают христиан, — сказал старик. Его тон был спокойным, голос ровным. — Это началось вечером. Кто-то распустил слух, что копты разносят чуму. Понимаете, они чужаки. Агенты американцев и англичан, союзники сионистов, закоренелые враги ислама... Некоторые копты сопротивлялись. И теперь говорят о лагерях, о погромах.

Он замолчал. Послышалось еще несколько слабых выстрелов.

— Раньше вы упоминали о моем отце, — заметил Майкл. — Вы говорили, что он тоже видел... сон, о котором вы рассказывали.

— Это было очень давно, — сказал Григорий. — Он приходил сюда еще до вашего рождения.

— Сюда? — Майкл изумленно взглянул на священника. — В эту церковь?

— Да, в эту церковь. Ко мне.

— Я не понимаю. Зачем отец приходил к вам?

Отец Григорий ответил не сразу. Огонь в лампе ярко вспыхнул, затем стал гореть ровно.

— Он видел сны, — сказал он. — Такие же, как вы.

— Тот же сон? О пирамиде?

Священник кивнул:

— Да. Он был одним из первых. Это произошло во время мировой войны, как раз перед битвой у Эль-Аламейна, когда мы думали, что немцы продолжат наступление на восток. Ваш отец пришел сюда с двумя друзьями — они были католики. Чтобы посетить склеп, где жило Святое Семейство. Они были очень уставшими, когда пришли, — только что вернулись из рейда на немецкие позиции. Он думал... Он рассказал мне, что они уснули. Сидели внизу в темноте, при одной или двух свечах, и задремали.

Вскоре после этого начались тяжелые бои. Один из этих троих погиб. Ваш отец и его товарищ вернулись в Каир. Через несколько дней тот покончил с собой. И тогда ваш отец решил обратиться за помощью.

— За помощью?

— Им снился один и тот же сон — всем троим. К тому времени, как они вернулись в Каир, этот сон приходил к другу вашего отца каждую ночь. Он испытывал ужасное нервное напряжение, боялся ночью засыпать. Днем он не мог видеть тени в комнате. В конце концов он застрелился. Ваш отец боялся, что то же самое случится с ним.

— И он нашел вас?

Григорий кивнул. Во тьме что-то зашуршало. Свеча замерцала и погасла.

— Но вы же тогда были в Дейр-Барамус. Это один из монастырей в Вади-Натрун. Мой отец не мог даже слышать о вас.

— Ваш отец был католиком, по-своему религиозным человеком. Он рассказал о своем сне английскому священнику из его полка. Священник знал обо мне. Ему рассказывали, что я интересуюсь снами. Ваш отец был бесхитростным человеком, Майкл, — продолжал Григорий. — Он не мог вынести своих снов, того ужаса, который они приносили с собой. Однако инстинктивно он понимал, что в конце концов всякий человек, которого посещают сновидения, рано или поздно увидит в них то, чего больше всего боится. Он думал, что эти сны сведут его с ума или что он станет бояться темноты и наложит на себя руки, как его друг.

— И что? Он увидел то, чего боялся?

Григорий покачал головой:

— Не могу вам сказать. Яне знаю. Он так и не сказал мне, чего он боялся. Но я думаю, что дело до этого не дошло.

Майкл вспомнил с ужасающей ясностью два или три случая из детства, когда их с Полом посреди ночи будили крики из спальни родителей. Мать приходила и успокаивала их, уверяя, что ничего не случилось, просто отцу приснился кошмар. И они снова засыпали и все забывали. Но сейчас он отчетливо слышал отцовский крик и понимал ужас простого человека, мучимого вещами, которым он даже не мог найти названия.

— Сон вашего отца в некоторых отношениях отличался от тех снов, которые появлялись позже, — продолжал отец Григорий. — Внутри его пирамиды были вырезаны иероглифы, очень похожие на свастики. И он видел, как обнаженных мужчин и женщин загоняли в огромные камеры, из которых их выкидывали мертвыми. Потом, когда война закончилась и появились киноленты про преступления фашистов, он рассказывал мне, что камеры, которые он видел во сне, были газовыми камерами Освенцима. Эти камеры снились ему всего через несколько месяцев после первого применения газа в Хелмно. Но к концу войны такие сюжеты уже начали пропадать из его снов.

Отец Григорий помолчал.

— Сон меняется, Майкл, — прошептал он. — Он меняется со временем и в зависимости от того, кто его видит. И главным образом его содержание зависит от того, чего человек больше всего боится.

Священник наклонился к Майклу и ласково положил морщинистую ладонь на его руку:

— Мы полагаем, что это очень древний сон, что не мы первые его видим. Но нам кажется, что он близок к воплощению.

— И вы думаете, что Абу Абдалла эль-Куртуби — это Зверь, фигура с рогатой головой? — Майкл посмотрел Григорию в глаза. Неужели его брат разговаривал об этих снах с отцом? Неужели он всегда про них знал? Майкл чувствовал себя обделенным. Он пытался понять, что же этому старику нужно от него на самом деле.

Неподалеку раздался звук шагов. Из тьмы появился Верхарн.

— Мне кажется, пора ехать, — сказал он. — Добраться до нунциатуры может оказаться непросто. Но у меня есть четкие инструкции доставить вас обоих туда в целости и сохранности.

Отец Григорий неохотно поднялся. Он тоскливо оглядел старую церковь, понимая, что, может быть, больше не вернется сюда, и кивнул.

— Да, — согласился он. — Пора.

Глава 42

В полночь отец Григорий пожелал всем спокойной ночи и отправился спать совершенно измученный. До этого они пережили кошмарную поездку в нунциатуру, и даже сейчас Майкл не мог поверить, что они добрались до места живыми.

Верхарн остался с ним. Они сидели в маленькой комнатке с пустыми книжными полками по стенам. Повсюду виднелись следы торопливых сборов. По коридорам сновали священники и монахини, перетаскивая ящики с папками. Майкл заметил, что один из них нес корзинку с винными бутылками. Во всем доме ощущалась напряженность.

Священник налил два больших бокала виски. Льда не было.

— Вряд ли мы здесь надолго задержимся, — объяснил он. — Нам в любой день могут прислать приказ убираться. Или отправить в какой-нибудь лагерь в пустыне. Мы готовы ко всему.

— Но ведь у вас всех есть дипломатический иммунитет.

Верхарн сухо усмехнулся:

— Иммунитет? С таким же успехом можно сказать, что у нас есть иммунитет от чумы. Нынешние власти не считают дипломатический иммунитет чем-то существенным. Иранцы уже создали прецедент. Дипломатия — западная штучка.

Майкл отхлебнул виски.

— Кто вы такой? — спросил он.

Верхарн отвел взгляд, как будто смущенный вопросом, затем снова посмотрел на Майкла:

— Я исполняю обязанности главы ватиканской разведки в Каире. Отец Ларманс — мой заместитель. — Он помолчал. — Ваш брат был главой секции.

— Да, — прошептал Майкл. — Я так и полагал. Или что-то в этом роде.

— Отец Пол был назначен самим Святым Отцом, — продолжал Верхарн. — Уже само по себе это крайне необычно. Он был послан сюда с одной целью: опознать, выследить и, при возможности, уничтожить человека, известного нам под именем Абу Абдалла эль-Куртуби.

Священник сделал паузу. Послышался выстрел — очень далекий и слабый. Верхарн продолжал, как будто ничего не слышал:

— После войны в Персидском заливе в 1991 году в Европе резко усилился национализм. Повсюду было принято антииммигрантское законодательство. Европа превратилась в крепость, внутри которой раздувалась враждебность против меньшинств — пакистанцев и бангладешцев в Англии, северо-африканцев во Франции, турок в Германии. Правые партии стали побеждать на выборах и кое-где пришли к власти. Европейские правительства, годами урезая социальные выплаты, тем самым создали новый низший класс, который поддавался пропаганде экстремистских правых партий. Только теперь его врагами объявили не евреев, а всех цветных и иноверцев. Прежде всего мусульман. В 1991 году Ле Пен, лидер французского Национального Фронта, призвал запретить строить мечети во Франции и издать законы, контролирующие исламское обучение.