— Помоги-ка! — крякнул историк и подхватил раненого за подмышки, — Осторожненько, надо его поднять, и усадить полулежа.

— Зачем? — спохватился седоусый.

— Потом вопросы задавать будешь, делай что говорю!

— Ишь ты, — хмыкнул довольно седоусый, — Не успел командиром стать, а уж раскомандовался.

— А чего ты меня все так официально «командир», да «командир»? Имени у меня, что ли нет? Вот тебя как зовут?

— Максим, — не задумываясь, ответил седоусый, а потом с гордостью добавил, — Как пулемет!

— А отчество?

— Да брось ты, Кирюха, какое еще отчество? Мы тобой сколько грязь уже месим вдвоем? Почитай с начала войны, уже три года полных будет.

— Сорок четвертый, стало быть, — пробормотал Владимир Алексеевич, — недолго осталось.

— Чего? — не понял Максим, не забывая баюкать раненого, пока Владимир Алексеевич осматривал ранение.

— Недолго войне длиться еще, — улыбнулся Владимир Алексеевич и только потом спохватился, — то есть, я так думаю!

— Верно мыслишь, Кирилл, верно.

— Воды бы, хотя бы рану промыть, — задумчиво сказал Владимир Алексеевич, — я свою посеял где-то.

— На вот, у меня тут свеженькая, перед боем набрал, — протянул флягу Максим, а потом крякнул, — А у Петровича же во фляге еще спирт оставался!

— Спирт? — удивился Владимир Алексеевич.

— Ну… Да, немного совсем, — Максим зарделся отчего-то, — Там в городе у кого-то выменял он, на тушенку.

— Чего ж ты молчал-то! Дай-ка ему выпить, поможет. И мне тоже…

— Что, трясет?

— Трясет.

— Страшно? — в озеро опять шарахнула мина.

— Да уж, не карнавал… — Владимир Алексеевич приложился к фляге, жадно глотнул жгучую жидкость и засипел, — У-у-уххх!

Потом плеснул на тряпку спирту и передал флягу Максиму. Пока Петрович аккуратно пил, историк обеззаразил рану и сделал что-то вроде плотной повязки.

— Есть курить, Максим?

— А то как же. На вот, табачок.

— Ну что, Петрович, не холодно тебе? Не зябнешь?

Раненый смутно посмотрел на Владимира Алексеевича и, с трудом шевеля губами, сказал:

— Да нет Кирюха, только вот руки дрожат.

— Ты смотри, как холодно станет, или в сон потянет, ты из фляжки-то хлебни.

— Это уж не беспокойся! — криво ухмыльнулся Петрович.

— Шутишь, значит, будешь жить! — подбодрил историк и потянул Максима за рукав, в сторонку.

— У него есть минут двадцать, максимум полчаса. Если до этого времени не найдем санитара, Петровичу кранты, — прошептал на ухо седоусому историк.

— Так что делать будем, Кирилл? Бросать его нельзя, а уйти в тыл тоже нельзя… Скажут, дезертиры, мол.

— Не бросим, пусть лучше дезертир, чем сволочь, — решительно сказал Владимир Алексеевич.

Помолчали.

— Я вот только одного не пойму, отчего артиллерия немецкая молчит, а? Не к добру это… — невпопад брякнул Максим.

Историк припомнил прочитанный с утра перед вылетом на место подъема танка документ о проходившем здесь бое (только его точная дата не была известна), и опять опрометчиво заявил:

— Так перед атакой-то нашей, еще в четыре утра взвод отправили в тылы немцев! Фрицы же окопались между озером и деревней, чтобы дорогу простреливать. — Он махнул рукой, указывая направление. — Крепко засели, а вот батарею свою спрятали за деревней, на опушке. Это партизаны сказали, да еще и пособили потом, хоть и было их всего шесть человек. Так наши, значит, в четыре утра тихонько кого смогли перерезали, а кого не успели тихонько — так громко подорвали. Только вот живым никто не ушел. — И тут историк посмотрел на изумленное лицо Максима и снова поправился, — Думаю, что не ушел. Уж больно фрицев много там… Как партизаны сказали.

— Это откуда ж ты столько знаешь?? — подивился старый солдат, — Неужели Попятных проболтался? Вот ведь писарская душа, а! Лишь бы языком трепать, да языком не стать! Ну, ужо я ему задам-то, если он живым останется!

— Если нельзя идти назад, значит, пойдем вперед!

— Это куда?

— На немцев и пойдем. Не в лоб, конечно. Нам медикаменты нужны, а еще лучше врач. Как думаешь, Максим, найдем? И за «языка» он вполне тоже потянет потом.

— Ну ты даешь Кирюха, не ожидал я такого…

— Нестандартное мышление залог успеха в любом деле! — улыбнулся Владимир Алексеевич.

— Должны дойти, — подумав, кивнул Максим, и стянул с головы, наконец, свой дурацкий танкистский шлем. Под шлемом оказалась мятая, редкая, светло-седая шевелюра, едва прикрывающая обширную плешь. — Только вот машину оставлять жалко, все-таки старая уже, верная. Не делают таких больше…

— Сейчас уже светает, но еще можно по кустам прятаться. Наши, скорее всего, сейчас с двух сторон пытаются немчуру взять, чуешь, минометы уже сюда не метят? — и действительно, были слышны автоматные очереди, да рявканье танковых орудий. Минометы молчали.

Докурив, Владимир Алексеевич выбросил самокрутку и посмотрел на Петровича.

— Эй, Петрович? Ты там живой?

— Жи-во-о-й, — сипло ответил раненый, — Да чего вы там шепчетесь-то? Думаете, не понимаю я, что мне деревянный сарафан светит?

— Ты вот что, — возмутился Максим, — не болтал бы лишнего, а? Ишь ты, его задело, а он уж и помирать собрался. Помнишь, как комбату полголовы чуть не оторвало? И ничего, живой, заикается только.

— Да я же что… молчу я. Только мужики, не надо меня тут успокаивать, лады? Лучше бы мне тоже цыбарку свернули.

— Нельзя тебе, — мотнул головой Владимир Алексеевич, — да потерпишь ты, подождешь нас? Тогда и цыбарку тебе сварганим.

— Чего же не подождать-то. Подожду, будто я бегать тут кругами буду, ага…

— Да ладно тебе, не ворчи, — улыбнулся историк, но потом сразу посерьезнел. — Так, мужики, времени у нас мало. Что мы имеем?

Максим молча, понятливо вытащил ППС, что болтался у него все это время за спиной, и положил перед собой на планшет. Потом достал вороненый ТТ. Словно вспомнив что-то, у Владимира Алексеевича заломило плечо — у него за спиной тоже болтался такой же пистолет-пулемет, забытый, оттого незамечаемый. На правом боку обнаружилась кобура с ТТ.

Историк взял в руку ППС, с некоторым ужасом вновь ощущая тяжесть смертоносного оружия, и нахмурился: в голову полезли сухие строки с тактико-техническими характеристиками. Пистолет-пулемет Сударева, образца 43-го года, калибр — 7,62-мм. По праву считался лучшим стрелковым оружием своего класса во время Второй Мировой войны… то есть сейчас… Тридцати пяти зарядная, весом менее четырех килограммов, смерть. Оказывается, смерть тоже можно измерять. Штучно или на вес.

Восьми зарядный 7,62-мм пистолет «Тульский, Токарева» образца 33-го года. Могучий, массивный кусок вороненой стали. Оружие, которое переживет эту войну, в отличие от людей. Переживет, и будет убивать еще полста лет… Вот что значит «Качество»!

Intro(входящий вызов)

— Нейропрограммистов в операционную, живо! Вирусологов и психиатра!

— Вызвали еще в полете, будут сейчас.

— А чего его колотит так?

— Тебя бы не так еще колотило! Он же сейчас другую жизнь живет.

Слышен грохот шагов, хлопанье дверей. Скрипучий голос:

— Что с ним?

— Это уж вам виднее, мы «скорая»!

— Тогда подвиньтесь-ка, ребятки. Серега, посмотри на интерфейсы?

— Ужас, древность какая! Нейрошунт прямого контакта. Ему уже лет пятнадцать. И, кажется, никогда не модернизировался…

— Будем радиоканал рубить?

— Попробуем, только о-о-очень осторожно!

Intro(ожидание)

То ли в голове помутилось от усталости, то ли от близкого взрыва той мины, то ли просто от ужаса держать в руках оружие, но Владимир Алексеевич почувствовал дурноту, мир поплыл, стал распадаться мозаикой, искрить электрическими дугами.

Intro(ожидание)

— Так, отключать нельзя. Надо что-то придумать.

— Горит?

— Еще как. Если сразу канал обрубим, вполне можем получить кому. Безвыходную.